Этим-то путем я с ним и познакомился.
– Ну, значит, древняя дворянская кровь немножко помутится в потомстве от чуждой примеси… А что ваша Ольга Ивановна?
– Она здорова. Пойдемте к ней. А ты, братец Осташков, побудь здесь. Как станем садиться обедать, я пришлю за тобой. В женском обществе ты будешь еще стесняться с непривычки, – прибавил Паленов, с улыбкою смотря на Неводова.
– Да и Ольга Ивановна, неприготовленная, может смутиться от неожиданного появления такого дорогого гостя! – сказал Неводов в том же тоне.
И оба со смехом вышли из кабинета.
Никеша остался один. Долго он сначала сидел неподвижно, осматриваясь кругом с любопытством: все в этом кабинете было для него ново и удивительно: и мягкие кресла и диваны, и большие шкафы со стеклами, за которыми виднелись позолоченные корешки книжных переплетов, и письменный стол с большой бронзовой чернильницей, изображавшей Эсмеральду, и с разными пресс-папье, и зеркало, в котором Осташков видел себя всего, с ног до головы. Наконец он осмелился, встал и начал ходить от одной вещи к другой, каждую внимательно рассматривая. В этом занятии нашел его Абрам, вошедший в кабинет.
– Ты, барин, руками тут ничего не трогай, – сказал он Никеше недружелюбно, – ведь он помнит, какая вещь у него как лежит; ты переложишь, а мне после достанется за тебя.
– Я ничего не трогаю-с! – отвечал оробевший Никеша.
– Ну и не трогай.
Никеша неподвижно сел на прежнее место. Абрам подошел к зеркалу и стал барской гребенкой причесывать свои волосы, как будто желая показать, что вот, мол, тебе не позволяю трогать ничего, а сам могу. Потом он сел в вольтеровы кресла на барское место.
– На что, барин, сюртук-то выпросил? Не стыдно? Холопское платье хочешь носить: что холопу следует после господ, то ты выпросил… А еще барин!..
– Да я не просил: они сами-с дали…
– Да я бы на твоем месте не взял, коли ты чувствуешь, что ты есть барин… А ты и рад…
Никеша смутился, опустил глаза в землю и не знал, что говорить.
– Э-эх! – произнес Абрам презрительно и с упреком, встал и ушел.
Через несколько минут в кабинет заглянула Прасковья Федоровна и, видя там одного Никешу, осторожно вошла.
– Ну, что ты сидишь-посиживаешь? – спросила она его с любовью. – Велели на стол накрывать, скоро и тебя туда позовут. Ну, что вы, о чем поговорили?
Никеша рассказал ей, что приезжий гость сначала посмеялся над ним, а после звал к себе и лошадей хотел прислать, передал с великим огорчением и разговор свой с Абрамом.
– Ты вот этому-то радуйся, что барин-от тебя в гости звал; а на холуя-то наплюй. Холуй-холуй и есть. Вот как в другой раз придешь, так дай ему гривенник и лучше его для тебя не будет. Известно им чего надо, Хамову отродью.
Прасковья Федоровна в припадке негодования позабывала собственное свое происхождение.
– Очень уж мне, тетенька, стыдно… Ничего я не знаю, что говорить, что делать… Так индо в жар бросает, – проговорил Никеша…
– Ну, ничего, переймешь, привыкнешь. И пословица говорит: стерпится, слюбится… А на холуев не смотри…