потчевать? Может, водочки прикажете? – обратилась она к барину.
– Нету, напрасно, не пью.
– Не употребляет, Прасковья Федоровна. Нечего тем и потчевать к нему, привычки не имеет.
– Ну так ин-разве чайку?
– Вот это другое дело, это по нам.
– А вот сейчас велю дочке поставить самоварчик. Чай-то да сахар есть: этот запас держу. Я тотчас… – Прасковья Федоровна вышла…
Воспользовавшись отсутствием хозяйки, богомолка обратилась к своему спутнику:
– А ты, Никеша, смотри, говори, да оглядывайся: вишь она какая баба вор: сейчас на счет водочки подпустила. А будет про что спрашивать, не мнись, отвечай попроворней да обдумавшись.
Прасковья Федоровна, выйдя из избы, вошла прямо в чулан и осмотрела дочь, которая уже успела переодеться, – осталась довольна, и велела ей поскорее согреть самовар.
– А поспеет-то, так внеси, поставь на стол, да и отойди в сторонку – сядь да на них не больно смотри, точно не твое дело. Посиди эдак маленько, да опять уйди, – хоть к дяде Василию, – там и будь покамест они сидят у нас.
Сделавши такое распоряжение, Прасковья Федоровна опять возвратилась в избу и подсела к барину.
– Так разгуляться вздумали? – обратилась она к нему.
– Да, погулять захотелось.
– В своей собственной усадьбе жительство имеете?
– В своей живем.
– А как прозывается?
– Охлопки.
– Это далеко ли отселе будет?
– Так… верст с двадцать.
– Нету, меньше будет… Меньше, чай, пятнадцати, – заметила гостья.
– Охлопки! Не слыхала эдакой усадьбы.
– Так у нас называется.
– Потому, может, невдомек, Прасковья Федоровна, что ведь ее больше по деревне называют: тут чрез речку деревня Стройки, так по ней больше и называют. Ведь ихний род прежде богатый был, и не сведомо, сколько деревень ихних было, и Стройки-то ихние были, так теперь и усадьбу-то по деревне больше зовут. Ведь прадедушки их все свои души поистеряли.
– А большое ваше семейство?
– Батюшка есть, брат Иван, да вот тетушка с нами живет… – и Никеша указал на богомолку.
– Как, разве тетушка придетесь?
– Ну уж проговорился, так нечего таить, Прасковья Федоровна. Родная тетка я ему. Никанор Александрыч на моих руках вырос, почитай и моим сыном зовется: отец-то мало в него и вступается.
– Вот какая хитрая, и не сказалась… Наталья… как по батюшке-то?…
– Наталья Никитична.
– Наталья Никитична! И не сказалась…
– Ну уж все равно, Федоровна, не теперь – так после бы спознала.
– Так вот как, это тетушка ваша!.. Ну… хитрая же у вас… тетушка…
– Что так?
– Ну уж я знаю что!.. А грамоте-то поучены?
– Нет, грамоте не учен, Прасковья Федоровна, – отвечала тетка. – Это надо правду говорить!.. Жил-то он на моих руках; я-то неграмотная, а отец у него грамотный: и часовщик, и псалтирь знает… Ну а дядюшка у него… так тот в службе офицером, – тоже грамотный… только что