Уже три года встречается с врачом, но изменяет ему с другим, помоложе, придурком по имени Фабио, таким же, как ты.
Я закрываю глаза и решаю попробовать:
– Прости меня.
– Простить тебя за ту, которую ты трахал раньше, или простить тебя за ту, которую ты трахаешь сейчас? Нет, объясни мне. Тогда мне будет понятно, какие извинения я должна принять во внимание.
Я вижу, что она оскорблена и раздражена, как еще никогда прежде. Ее лицо похудело, отмечено следами страданий, кажется почти угловатым. И в этом виноват только я.
– Прости меня, Джин…
Но она не дает мне говорить.
– Ты мог подумать об этом раньше. Ты что, не знал, что я обижусь? О чем ты вообще думал? Что я смирюсь с твоей изменой, как будто ничего не произошло? Ты видел, как давно я тебя ждала? Нет?
У нее в глазах, как в огромной плотине, которую вот-вот прорвет, собрались слезы.
– Серьезно, не знаю, что со мной произошло. Клянусь тебе, что хотел бы вернуться назад и никогда не совершать того, что я сделал.
– Ты не можешь перед ней устоять, вот в чем дело. И так будет всякий раз, когда ты ее встретишь. – Я чувствую в этих ее словах горестное смирение.
– Нет. Ты ошибаешься, Джин. Это было желание доказать, что она еще моя. Но все, наоборот, было кончено, и я это понял…
– Пока трахал ее?
Джин никогда со мной так не говорила; гнев делает ее другой, заставляет становиться настолько злой, какой она не бывала никогда.
– У нас с тобой могла быть чудесная любовь, но ты предпочел не меня, меня тебе было недостаточно. Ты все испортил. Как раньше уже не будет.
И она уходит прежде, чем расплакаться. Она догоняет свою мать, и они идут дальше, не говоря друг другу ни слова. Матери было достаточно мимолетно взглянуть на Джин, чтобы понять, что нет таких слов, которые могли бы хоть как-то ее утешить. Потом она оборачивается и смотрит на меня. У нее такое же выражение лица, как в то утро, когда она впустила меня в дом с букетом роз. Это была моя первая попытка добиться у Джин прощения. В ее комнате я положил цветы на стол и там же нашел дневники. Вот она, правда Джин, ее мечта, скрытая от всех. Этой мечтой был я. Она любила меня давно, знала про мой роман с Баби, знала обо мне многое, хоть я и был в Америке, потому что ей удалось подружиться с моей матерью. Да, с моей матерью. А потом была наша первая встреча, на заправке самообслуживания, ночью, где она крала у меня бензин. Я думал, что все это произошло случайно, но на самом деле она это подстроила. Джин и ее женское терпение. Джин и ее безграничная любовь. Джин и ее большая мечта. Я разрушил все за одну ночь. В последний раз гляжу на ее мать. Она смотрит на меня без укора; без осуждения, пожалуй, ей бы хотелось понять непостижимое, эту боль своей дочери, которая кажется безмерной – такой огромной, что у нее не хватает смелости даже спросить об этом. Но если она видела меня и то, как Джин кричала мне прямо в лицо, то понимает, что речь идет о разочаровании, моей вине, ошибке. Так ли она велика, чтобы ее нельзя было простить? Означает ли, что нужно отказаться от возможности быть счастливыми?