тебя лучше, что не зря вот этот писатель, например, или музыкант разорвал тишину, это не мусор. Только так редко бывает. Чаще нас дурят. Началось все с пшеницы, а потом – раз! – тебе в голову вдолбили чужие мысли и убедили, что это твои мысли, а то, что эти мысли совпадают с мнением большинства, якобы доказывает их правильность.
– Ф-фух, – выдохнула она. – Если бы я хорошо училась в школе и запоминала всякие умные слова, я бы знала, как тебя назвать.
– Ты разве плохо учишься? – удивился я.
В нашем классе все девчонки учились хорошо. Даже самая отстающая никогда не скатывалась ниже уровня середнячка у парней. Удивительно, почему девчонки еще не захватили всю мировую науку. Может, это было бы неплохо. Я, по крайней мере, не против. Девчонки всегда крепче стояли на земле и уж точно не стали бы спускать миллиарды на всякую чушь, в то время как болеют дети или голодают старики.
– У меня память неважная, вдобавок дислексия, – ответила девчонка, сидя на невыносимо блестящем трехколесном велосипеде. – Я до сих пор читаю, как в третьем классе. И пишу медленно, будто курица лапой. После школы пойду в закройщицы.
Она сказала это и посмотрела на меня с вызовом, словно ждала презрительного смеха или чего-нибудь в этом роде. Я сорвал травинку, пожевал сладковатый белый стебель.
У нас в классе был такой паренек. Когда нам приходилось читать по очереди вслух, все успевали два раза пробежать глазами страницу, пока он мучился над одним абзацем, красный и взъерошенный. Если совсем уж честно, мы считали его тупым. Скоро он ушел из нашего класса, и никто не удивился.
Девчонка тупой не выглядела.
Мост был пустой и пыльный, река под ним – почти стоячей. Даже от воды не веяло утешительной прохладой.
– А я пойду в армию, – сказал я девчонке. – Если там окажется больше порядка, то останусь.
Она тоже сорвала травинку и пожевала. Тоже посмотрела на реку, тихую, блестящую, гладкую. Наверное, она решила, что я свихнут на порядке. На какой-нибудь чистой одежде или чтобы стулья всегда стояли, будто по струночке. На самом деле, я раздолбай каких поискать. Несколько раз приходил в школу в разных носках, и если рубашка выглядит не совсем уж мятой, а так, слегка, никогда гладить не буду. И под кроватью у меня можно найти тополиный пух даже зимой. А прическа? Нет, все, что касается внешней аккуратности – не ко мне. Я жаждал другого порядка. В головах людей. Но объяснить это бывало трудно.
Она вдруг догадалась:
– Я поняла, ты хочешь в армию из-за того же, что и выбросить коробки в реку. Чтобы не множить мусор.
– Тебя недооценивают в твоей школе, – сказал я, и она засмеялась.
Смеялась она так хорошо! Зубки у нее оказались маленькие и немножко скошенные вглубь рта. Веснушки запрыгали по лицу, будто живые. И смех был приятный, чистый. Может быть, потому я и предложил ей искупаться. Мне показалось, это хорошее предложение в ответ на такой хороший смех.
Черт с ним, с Очкариком,