Лени Фэнгер из Небельфельда. Марта Шарлай

Фэнгер хочет возразить – Леон не одобрил бы этого поступка, – но не смеет. Она убирает в холодильник размякшее масло, в шкаф – муку и дрожжи. И только ярко-жёлтый лимон остаётся лежать посреди обеденного стола, на белоснежной скатерти.

      Лени входит в комнату брата и, едва только видит подушку, вспоминает об апельсине, что подарил ей Суат: «в честь праздника вашего Бога». Через несколько секунд она возвращается в комнату с ярким плодом, кладёт его на подушку. Волшебный апельсин, Леон… Я не стащила его… – и присаживается на краешек кровати, растерянная. Совершенно нечего делать, совершенно нечего…

      За окном густая темень, только редкие звёзды проглядывают сквозь облака. Лени смотрит в окно, поджидает что-нибудь: какую-нибудь точку опоры, знак, – но там пустота, немота, неподвижность… Лени сворачивается клубком, закрывает глаза, и апельсин скатывается к её животу.

      Перед тем как она выйдет из церкви, священник крестит её и даёт поцеловать руку. «Да благословит тебя Господь, дочь моя». Именно сейчас – какой неудобный момент! – она вынуждена подавлять навязчивое ощущение: чешется шея, сдавленная жёстко накрахмаленным воротником. Когда она движением вскользь пытается ослабить эту хватку, знакомая спина мерещится в приоткрытой другим прихожанином двери. Лени едва сдерживает себя, чтобы не броситься со всех ног, но позволяет себе только убыстрить шаг, поднимая шуршащую юбку необдуманно высоко – щиколотки почти видны. Только бы святой отец не увидел, не то придётся исповедоваться и в этом. Она торопится выйти к дневному свету – отчаянно стучат высокие каблуки и позвякивают застёжки сафьяновых туфель.