ласкал ее терпеливо и нежно, и она потихоньку расслабилась, уже не пыталась анализировать происходящее, а когда мозговые центры и вовсе отключились, в действие вступил древний как мир инстинкт. Поэтому она не поняла, что именно ей удалось? Кажется, удалось как раз ему. Так что она промолчала и только приподнялась на локте и посмотрела на Гореславского – не шутит ли? Одеяло соскользнуло, и она торопливо потянулась за ним.
– Нет, нет, – остановил ее Георгий Арнольдович, – какое у тебя тело! В одежде-то и не понять.
Она покорно отпустила одеяло и лишь локтем лицо прикрыла. Георгий Арнольдович встал с постели и вышел из комнаты и на пороге оглянулся, чтобы еще раз полюбоваться изгибом женской фигуры. Вот так бы он ее нарисовал, если бы вдруг ему захотелось взять в руки карандаш. Он подумал о мольбертах и красках в мастерской, под которую была приспособлена огромная лоджия, и куда он не заходил уже довольно давно. При академии, где Гореславский вел занятия, имелась мастерская, где выполняли свои экзерсисы его студенты, а сам-то он давно уже ничего не рисовал, кроме подписей на документах. Слава богу, он за свою жизнь заработал достаточно, чтобы обеспечить безбедную жизнь в старости.
Гореславский накинул халат и по пути на кухню, не удержался – заглянул на лоджию. На столе все еще лежал раскрытый альбом, где виднелся нечеткий контур какого-то наброска – уже и не помнил, когда он там чего нарисовать пытался. Он взял из стакана остро заточенный карандаш, ухватил его половчее непослушными пальцами – артрит с каждым годом мучил его все сильнее – и легко провел по чистому листу первую линию. Да вот так! Оглядел рисунок, улыбнулся и, сунув альбом под мышку, вернулся в комнату, подошел к постели, поправил складки на покрывале.
Он извел половину листов в альбоме, прежде чем рука обрела привычную твердость и легкость. Карандаш летал над белым листом, и Гореславского охватило знакомое чувство эйфории от работы. Юля покорно лежала на кровати, не проявляя недовольства. Повезло ему, однако, со своим последним приобретением. Считая себя законченным циником и предлагая девушке, явно оказавшейся в сложной ситуации, помощь, он, конечно, понимал, что ни фига она не бескорыстная; но и не солгал, когда говорил, что женщины его больше не интересуют; зато эксплуатировать ее молодость собирался по полной программе.
Будучи реалистом, Гореславский понимал, что внимание юных красоток к его персоне обеспечивает лишь старая слава да счет в банке. Дамы постарше тоже не обходили его своим вниманием, но Гореславский, зная себя, позволял легкий флирт, не более. Ведь это только если ты с женщиной двадцать-тридцать лет бок о бок прожил, вместе радовался, вместе горевал, вместе с ней старел, тогда, возможно, целлюлит на ляжках и не заставит поморщиться во время любовных утех. А чужая, незнакомая женщина, такая приятная при полном макияже и модном наряде, в обнаженном виде-то совсем не эталон красоты, отнюдь. Он в свое время на натурщиц всяких нагляделся, и очень хорошо знал, что его эстетский вкус, как обычно, подведет стареющий организм в самый ответственный момент.