.

выпрямился на стуле, его круглое лицо застыло, а глаза так и впились в брошь.

      Симона мгновенно соскочила с кушетки и подошла к столу. Она стояла позади Торрчи, почесывая бедро, и поверх его плеча разглядывала брошь.

      – Дай мне лупу, – распорядился Торрчи.

      Она отошла, выдвинула ящик комода, достала лупу, похожую на те, которыми пользуются часовщики, и подала ему. Он вставил лупу в глаз.

      Пока он рассматривал брошь, мы молчали. Затем он передал и лупу, и брошь Симоне.

      Она долго ее рассматривала, потом положила на стол и опять отошла к кушетке. С ленивой грацией кошки растянулась на кушетке и закурила новую сигарету.

      – Хотите продать, синьор Дэвид? – спросил Торрчи.

      – Какова ее стоимость?

      – Я бы дал за нее двести тысяч лир.

      Симона приподнялась на кушетке и завизжала, оскалив белые зубы.

      – Дурак! Она не стоит и ста тысяч! Ты с ума сошел?

      Торрчи улыбнулся ей:

      – Синьор Дэвид – мой хороший друг. Я не обманываю друзей. Настоящая цена – двести тысяч.

      – Глупый баран! – рассердилась Симона. – Кто ее у тебя купит? Дай ему девяносто пять тысяч, если не хочешь разориться из-за своих друзей, и хватит.

      – Не обращайте внимания, синьор Дэвид, она так говорит от своего дурного характера, – мягко пояснил Торрчи и, взяв в руки брошь, продолжал ее рассматривать, – на самом деле Симона вас очень любит. Не обращайте внимания. Я куплю брошь за двести тысяч лир.

      Это означало, что брошь стоила по меньшей мере триста, может быть, даже четыреста тысяч!

      Дрожащей рукой я взял брошь и сжал ее в кулаке.

      – Синьора сама отдала вам брошь? – спросил Торрчи, пристально глядя мне в лицо.

      – Нет, она забыла ее на столике, где мы обедали.

      – Я знаю женщин, синьор Дэвид. Женщины не забывают таких вещей. Она подарила ее вам! У меня будут деньги сегодня в четыре часа.

      – Можно купить на эти деньги паспорт? – спросил я.

      Торрчи огорченно покачал головой:

      – Думаю, нет, – паспорт стоит дороже чем двести тысяч, синьор Дэвид.

      – Да. – Я допил виски, поставил стакан и поднялся. – Не можете ли вы одолжить мне пятьсот лир, Торрчи?

      – Вы передумали продавать ее?

      – Я еще не решил.

      – Я даю двести тридцать тысяч. Это мое последнее предложение.

      – Я уже сказал, я подумаю на этот счет. А сейчас мне нужно пятьсот лир.

      Торрчи достал толстую пачку банкнотов.

      – Возьмите больше. Возьмите пять тысяч. Берите.

      – Пятисот достаточно.

      Он пожал полными плечами и кинул пятисотенную купюру через стол.

      – Если кто-нибудь предложил вам за брошь больше, чем я, пожалуйста, дайте мне знать. Предоставьте мне, так сказать, право первого выбора.

      – Хорошо, – сказал я, убирая в карман и брошь, и купюру.

      – Сумасшедший, дурак, обезьяна, – завизжала Симона, – ты же разоришь нас!

      Провожая меня к дверям, Торрчи, перекрывая вопли Симоны, сказал:

      – Она бесится потому, что хочет, чтобы я купил ей новую шляпку!