когда-нибудь видел, чтобы убивец после того как сделал своё дело, ещё и топор вымыл, причём, не свой топор, а заимствованный у будущей жертвы? Это ведь ваш с брательником топор?
Я резко поворачиваюсь к «младшему». Тот вздрагивает и молча кивает головой.
– За что брата «грохнул»?
Это уже – Трофимов: его стиль.
– Вконец «достал», да?
– Это не…
Младший не договаривает и в оцепенении опускается на стул. Трофимов с довольным видом разводит руками.
– Что и требовалось доказать!
Честно говоря, я тоже не собираюсь «углубляться в дебри» и сочинять альтернативные версии. Всё же опыт – большое дело! Некоторые вещи ты постигаешь по наитию, которое, как у Пушкина: «сын ошибок трудных». Иногда вовсе нет доказательств – но ты не сомневаешься в том, что было «так-то и так-то». И не потому, что хочется в это верить, а потому что каждая мелочь вокруг тебя свидетельствует в твою пользу. Её нельзя приобщить к делу – но она есть, и она «вопиет»!
…Мы уводим с собой «младшего», которого десятка полтора соседей провожают сочувственными взглядами и такими же текстами. В «ментовке», куда мы доставляем задержанного, последний не радует нас признательными показаниями. Больше того: он – классический пример того, о котором говорят: «не проронил ни слова». Но это не потому, что он – такой «тёртый» или такой «стойкий»: он молчит, как невменяемый. Уж, мы-то с Трофимовым насмотрелись подобной публики!
И уже в этот день ко мне в прокуратуру зачастили ходоки – ходатаи за «младшего». Его не просто хвалят: признаются в любви к нему как к сыну, как к внуку, как к брату. Особенную активность проявляют старушки: они подключат начальство «младшего» и профком ЧНФ. В оценке покойника они также единодушны: подонок, сволочь, негодяй, «которого давно надо было убить!».
А тут ещё выясняется, что «младший» состоит на учёте в психоневрологическом диспансере. Бабки просят меня не привлекать к уголовной ответственности «хорошего человека», но всё, что я могу сделать – это назначить судебно-психиатрическую экспертизу…
Экспертиза признаёт «младшего» невменяемым. Определением суда он направляется на принудительное лечение сроком на два года. Думаю, что он вряд ли в претензии на меня: психиатрический стационар – это, всё-таки, не колония. Да и, по совести говоря, я не рвался «упечь» его: хороший парень сделал доброе дело: «убрал» негодяя. «По трудам – и награда»…
ЖЕРТВА УРОЖАЯ.
Командировка на село – это не только свежий воздух, аромат нескошенной травы и запах коровьих «лепёшек». Это ещё и полный сейф дел с давно пропущенными сроками и статусом безоговорочных «висяков». За это я должен благодарить следователя-«аборигена», который почувствовав приближение расплаты конкретно за эти дела, а в целом за вопиющий непрофессионализм, оперативно и даже «скоропостижно» «заболел» с помещением в стационар местной больницы.
В наследство от него мне, кроме безнадёжно – с точки зрения «аборигена» – загубленных