из дворцовой библиотеки, где под искусными рисунками были перечислены их свойства и привычки. Они были такие разные, что дух захватывало и разбегались глаза. Были легкие, вьющиеся стайкой мошкары, что-то непрерывно лопочущие, одетые в платья из обрывков болотного тумана. Были тяжелые, наполовину погруженные в землю, едва ворочающие глазами, недовольные тем, что потревожен их покой. Были невыносимо красивые, улыбающиеся, напевающие или играющие на флейтах, позади них часто мыкались какие-то тени, в которых Белоцвет, присмотревшись, распознал людей. Были и уродливые: пузатые, носатые, кривоногие, клыкастые, обросшие древесными грибами, разодетые в пышные наряды из мха, листьев, меха и чешуи, гордо носящие короны, вырезанные из дерева. Встречались такие, что и облик их было не различить, поскольку он постоянно изменялся, текучий как вода, из которой и состояли эти существа; они то вздымались над землей, будто волны, то падали, разбиваясь в сверкающую пыль. В глубине одного такого создания Белоцвет смог разглядеть фигуру человека – девушки лет шестнадцати, одетой в простое платье рыбачки; она плавала, безвольно опустив руки, запрокинув голову, но Белоцвету показалось, что она еще жива.
Место тишины, укрывавшей долину, занял несмолкающий шум. Вокруг Белоцвета шептали, смеялись, пели, рычали, неразборчиво болтали, пищали и посвистывали; гулко звенела земля под ударами копыт, шуршала трава под легкими шагами, трепет крыльев наполнял воздух.
Слабый золотистый свет, к которому уже привыкли глаза Белоцвета, сгустился, потемнел, в нем появились оттенки багряного, безжалостно подчеркивающие тени и углы. Можно было разглядеть мельчайшую травинку в венке ланнон ши, за которой шел молодой мужчина, сжимая мертвой хваткой конец ее длинного, расшитого шелком пояса, – судя по его одежде, он ходил за ней уже сотню лет. Можно было пересчитать песчинки, которые пересыпал из ладони в ладонь неприятный на вид хогмен: у него на плече сидела сова, с клюва которой что-то капало, а в его глазницах, похожих на окна в давно покинутом доме, сидели детские – перепуганные, огромные, полные слез – глаза. Словом, темнота, укрывшая долину, не скрывала ничего.
Волшебство, изнемогающее от своей избыточности, волнами прокатывалось по долине. Постоянно вспыхивали минутные свары, то и дело кто-то визжал или ревел; не было и намека на возможность порядка в этом хаосе.
Когда Белоцвет дошел до круга камней, он увидел, что там, посреди травяной лужайки, сидит каменная жаба размером с корову, поросшая мхом и лишайниками, держащая в лапах огромный каменный же котел. Подойдя поближе, он понял, что котел пуст. Хогмены вились вокруг него с горестными стонами, всхлипывали и ныли.
– Это наш вечный котел, – сказал Остролист, кладя юноше руку на плечо и разворачивая его к себе. – И он должен бурлить, истекать жизнью, а не иссыхать пустотой. Все хогмены нуждаются в воде из этого источника, в ней вся наша жизнь. Если сегодня он не наполнится, хогмены ринутся