слоники – где-нибудь на комоде, на кружевной вязаной салфеточке – Бог весть почему объявленные признаком мещанства в достопамятные советские времена с их пафосной эстетикой созидания. Но чем, скажите на милость, виновато мещанство?
Бόльшую часть её жизни – на протяжении всего пионерского детства и комсомольской юности и, в силу инерции, ещё долго потом – слова мещанский и мещанство использовались как ругательство, как синоним дурного тона. Их произносили с презрением, брезгливо наморщив нос. Ничего удивительного: советский строй, провозгласивший главенство общественного, оставил за личным пространством лишь скромную роль места ночлега, где гражданин отдыхает между трудовыми подвигами. Считалось, что всё сколько-нибудь существенное в жизни советского человека должно происходить публично, в коллективе, а дом – место второстепенное, вспомогательное, закуток для сна и личной гигиены. Ну, ещё, может быть, для зачатия новых строителей коммунизма. Людей следовало вырвать из их жилищ, направив всю их энергию на построение могучей социалистической державы, поэтому любые попытки украсить своё жильё, сделать его приятным для обитания – уютным, ласкающим взор и приспособленным для приятных досугов – клеймились словом мещанство, за которым закрепилось представление о чём-то убогом, жалком, недостойном высокого звания советского человека.
Но в состязании с Природой человек всегда проигрывает – даже тогда, когда ему кажется, что он победил. Когда советские идеологи с пафосом цитировали слова тургеневского Базарова: «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник!» – они почему-то не принимали во внимание, что автор этой гордой сентенции умер молодым, заразившись от больного во время эпидемии тифа.
А всё потому, что человек, даже став сапиенсом, не перестал быть частью природы. Он продолжает оставаться млекопитающим, подверженным всем её стихиям, и, вопреки усилиям государства, сохраняет потребность иметь своё логово – нору, берлогу, пещеру – где он мог бы укрыться от холода и непогоды, растить своё потомство, куда он может приползти, чтобы зализать раны. Поэтому, даже перебравшись из бараков и подвалов в коммуналки, а из них – в хрущёвки, люди продолжали именно их считать главным местом своей жизни – а отнюдь не светлые цеха заводов и фабрик, как писали советские газеты.
Да и что это значит – мещанство? Как говорил Козьма Прутков, зри в корень: мещанин – это житель места, то есть города. Русский язык подзабыл это слово, а вот в украинском оно живо до сих пор: мисто Харькив, мисто Полтава… То есть мещанин – это горожанин, или, что то же самое, гражданин. Поэтому мещанство – не что иное, как цивилизация, буквально: городская жизнь. Так почему же вдруг цивилизация – это хорошо, а мещанство – плохо? Ответ на этот вопрос не делает нам чести: со времён Петра в нас укоренилось чувство национальной неполноценности, заставляющее с пренебрежением относиться ко всему отечественному и преклоняться перед европейским. То есть цветущие герани на окошках