этого хотят, сынок…
Мальчишка, который уже некоторое время наблюдал за тем, как краб пытается достучаться до людей, что уносят его от моря всё дальше и дальше, обогнал их и попросил:
– Отдайте его мне!
– Вот ещё, – возразил верзила, прижимавший банку с крабом к животу, – он мне самому нужен, я из него чучело сделаю!
– Тогда, быть может, вы продадите мне его? Глядите, в сувенирной лавке продают таких же, их уже не спасти, а этот ещё живой! – и, обращаясь к отцу, мальчишка попросил жалобно, – Папочка, давай купим у него краба! А я обещаю, что до конца жизни не попрошу у тебя денег на мороженое.
Краб элегантно спланировал на морское дно. Отдышавшись, поправил манишку, встряхнул сюртук панциря и направился к дому, в расщелину скалы, туда, где медведь горы полоскал свою шубу в отливе. На полпути к дому краб услыхал, как отец подозвал сынишку и сказал ему:
– Вот, сходи, купи себе мороженого.
– Но я же обещал…– возмущённо и решительно ответил мальчик.
– То, что ты сделал, стоит тысячи порций! – с гордостью в голосе ответил ему отец и улыбнулся.
Краб шёл по дну моря. Он тоже улыбался. Небольшая муть, песчаная пудра за его спиной, проворно оседала на свои места. Ей совершенно не было никакого дела до других. Как часто нет дела до чужих несчастий и нам…
Семь чудес света
– Скажи мне,
сколько чудес света ты можешь перечислить?
– Это что считать чудом…
Гусеница. Зелёная и сочная, как трубочка молодого лука, таилась в бутоне сосны. Пина9 держала этот бутон в самом центре ладони. И шероховатое шевеление гусели10 заставляло её морщить такой же зелёный волосатый нос. Этот нос был причиной над нею насмешек со стороны воробьёв, чья бездонная серость11 проступала пятнами на груди, как раз напротив сердца.
– Волосатый нос! Волосатый нос! – так птицы дразнили дерево, в котором деревянным было одно только звание. Стать и рассудительность, снисхождение к недостаткам прочих и строгость к себе, – ну, как такому считаться деревянным12?!
– Меня зовут Пиной,– шептала сосна и капельки слёз на её пушистых щеках сияли, словно бриллиантовые крошки на зелёном бархате.
Зимой же, когда листья дубов, клёнов и берёз улетали с северным ветром вслед за ласточками и журавлями, сосна раскрывала объятия для попрыгуний воробьих и их кавалеров. Она не была злопамятна. Птицы, не озабоченные смущением, спешили заполнить полки и полочки веток сосны. Толкаясь, выбивали друг у друга из боков простуженную чердачную пыль и высушенных морозом блох. Обогревшись, вместе с паром изо рта, что тонул в глубине серого неба, вырывались и воспоминания о летних проказах. Самый юный или самый глупый запевал обидное «Волосатый но…», но братья и родители принимались осуждать шутника столь яростно, что сосне приходилось защищать обидчика: