поспособствуй несчастным мальчикам… – просила она Дмитрия Ивановича, несмотря на то что старшему «мальчику» стукнуло сорок и он был старше московского государя, а другому перевалило за тридцать, то есть вполне зрелые мужи по меркам той эпохи.
– Отчего же они несчастны? – не мог взять в толк московский государь.
– Кирдяпа в Орде томился несколько лет, а ведь у него семья… Как такого не пожалеть? Не сомневайся, он отблагодарит тебя, ему бы только в Нижнем сесть…
– Как и чем? – не мог взять в толк великий князь, но, поразмыслив, посчитал, что за помощь все-таки что-нибудь получит. Курочка по зернышку клюет…
Дмитрий Иванович мало считался с законами и традициями, когда это представлялось ему выгодным, и обещал Дмитриевичам три тысячи воинов.
Минули времена, когда сходились рати в десятки тысяч воинов. Оскудела Русь-матушка, обезлюдела после эпидемий чумы, Куликовской битвы и нашествия Тохтамыша. Города и села лежали в запустении, и князья заманивали к себе народ всевозможными льготами. Земля без крестьянской сохи не приносила дохода.
Собиравшиеся в поход, как водится, пьянствовали. Люди, идущие на смерть, имели право на поблажку. Им многое дозволялось по христианскому человеколюбию. Вернется ли ратник целым или калекой, никто не ведал, а перед смертью все равны: седоусые витязи и безбородые юнцы.
Соединившись с москвичами, Дмитриевичи попытались с ходу взять Нижний Новгород, но стража перед самым их носом опустила тяжелую кованую герсу[20] и подняли мост через ров.
Город с двух сторон защищали реки, имевшие высокие обрывистые берега, а с третьей – глубокий овраг. Полной блокады не получилось – суздальцы не имели боевых ладей и путь по Волге и Оке оставался свободен, а значит, подвоз продовольствия не прекращался. Не предпринимая активных военных действий, суздальско-московская рать разбила у города лагерь. Ни одна из противоборствующих сторон не хотела сходиться в кровавой сече. Выжидали.
«Не понимаю Дмитрия! Его зятья помогли Тохтамышу взять Москву, поклявшись, что татары никого не тронут, но когда горожане вышли из ворот, те учинили резню, а уж скольких увели в полон – не счесть! Русский невольник на базарах Орды продавался по цене барана… Без Евдокии здесь всяко не обошлось. Правду говорят, ночная кукушка дневную перекукует…» – размышлял Борис Константинович Нижегородский, рассматривая с башни стан противника: разноцветные шатры племянников и московских воевод в окружении шалашей и палаток простых ратников, за которыми на лугу паслись кони под присмотром челяди.
Сил Борис Константинович имел меньше, чем противник, и выходить в поле поостерегся, к тому же старший боярин – друг детства Василий Румянец склонял его уступить, не вынося сор из избы. В душе боярин ненавидел своего государя и благодетеля, но скрывал это. Когда-то в молодости, будучи еще княжичем, тот отобрал у него дворянскую дочь, с которой боярин намеревался обвенчаться, Борис Константинович обрюхатил и бросил ее, а сам взял за