главу в хронике для того, чтобы показать свою позицию относительно этого высказывания герцога. Во-первых, Карл назвал себя португальцем[293] вопреки тому, что происходил из французского королевского дома. Во-вторых, официальный историограф не мог одобрить его неуважительного отношения к королю. Ведь «казалось тем, кто воспринял это со скорбью, что он нанес самому себе большое оскорбление такими словами, принимая во внимание то, что он был подданным короля и носил герб с лилиями…»[294]. Кто эти люди? Шатлен описывает их как «наиболее мудрых, которые много видели», они «испытывали привязанность к Франции, а не к Англии»[295]. Это замечание автора важно применительно к дальнейшей судьбе Бургундского государства – большая часть бургундской элиты не мыслила себя вне королевства, для нее все усилия Карла по предельному отделению от него были противоестественными, а авторитет королевской власти – чрезвычайно высок. Причем следует пояснить, что именно неперсонифицированная королевская власть пользовалась уважением как Шатлена, так и той группы людей при бургундском дворе, к которой он был близок, ибо сами короли – Карл VII и Людовик XI – отнюдь не соответствовали тому высокому предназначению, которое даровал им Бог[296]. Вполне возможно, к данному лагерю принадлежал и Гийом Фийатр, также указывавший Карлу Смелому на его происхождение из французского королевского дома[297]. Однако идея франко-бургундского сближения оказалась неосуществимой. Оккупация части Бургундского государства войсками французского короля и переход на его сторону многих высокопоставленных придворных, свидетелями чего были Оливье де Ла Марш и Жан Молине, значительно повлияли на их политическую позицию.
Еще одним качеством, которое отличало Карла Смелого от отца, была вспыльчивость. Гийом Фийатр, размышляя над характером Филиппа Доброго, большое внимание уделяет восхвалению его уравновешенности и осуждению вспыльчивых людей[298]. Например, Фийатр восхищается герцогом, который не подверг жестоким наказаниям жителей восставших против его власти городов Гента и Брюгге, хотя они и заслуживали этого, а проявил к ним снисхождение, чего бы не сделал человек неуравновешенный[299]. У Фийатра нет прямого указания на Карла (ведь само это сочинение адресовалось ему). Однако пример с Гентом и Брюгге, как кажется, приведен Фийатром неслучайно. Участь Динана, практически стертого с лица земли в 1468 г., и разорение Льежа продемонстрировали, что новый герцог отнюдь не склонен проявлять снисходительность к восставшим, тем более нанесшим ему личное оскорбление. Лишь Филипп Добрый мог отцовской властью осаживать сына, как это показано Коммином, например, в первой главе «Мемуаров»[300]. После его смерти никто на это способен не был.
Показательно, что ни один из авторов, рассуждая об уравновешенности Филиппа Доброго и вспыльчивости Карла Смелого, не упоминает о чрезвычайно любопытном эпизоде (хотя и Шатлен, и де Ла Марш