двенадцати или шестнадцати). В некоторых языках есть слова для дробных чисел, как, например, в немецком – anderthalb (полтора) или в хинди – sawa (один с четвертью), но вряд ли в каком бы то ни было языке найдется специальное слово для числа 2,375. В языках всех народов, использующих колесные транспортные средства, есть слова для обозначения различных их видов, но, насколько мне известно, ни в одном нет отдельной лексической единицы для обозначения «колесного транспортного средства с хромированными рукоятками», чтобы объединить двух- и трехколесные велосипеды, тандемы, мопеды, мотоциклы, детские коляски и газонокосилки. Во французском есть отдельное слово для обозначения «всего содержимого сундучка покойного моряка» (hardes) и «состоящий из гравия грунт, пригодный для выращивания виноградной лозы» (grou), но мириады реальных и мыслимых вещей, категорий вещей, действий и чувств в большинстве языков не имеют названий. Например, в английском нет специального слова для недоеденного куска питы, помещенного на садовый забор в положении неустойчивого равновесия объевшейся белкой, который я сейчас вижу из окна своего кабинета, но этот недостаток словарного запаса не мешает мне его видеть, описывать и упоминать.
И наоборот, наличие в арабском слова ганам, общего термина для овец и коз, не мешает говорящим на арабском отделять при необходимости овец от козлищ. А то, что в английском нет однословного или фразового соответствия французскому je ne sais quoi[48] или немецкому Zeitgeist[49], не мешает мне передавать значения этих слов по-английски. Языки вовсе не содержат списки «для всего на свете» – они ограничиваются произвольным набором слов для некоторых состояний и действий, но одновременно позволяют нам говорить об всем, что встретится. Необычайная гибкость человеческих языков, позволяющая им отражать новые значения, – одна из особенностей, которая не только обеспечивает возможность перевода, но и делает перевод одной из основных сфер использования языка. В замене одного слова другим нет ничего особенного – мы делаем это все время. Просто переводчики совершают такую замену с помощью второго языка.
Одно время было модно обходить неразрешимую проблему фиксации значения слова, представляя слово объединением сублингвистических мысленных единиц, или «параметров» смысла. Возьмем, к примеру, три слова: house, hut и tent. Все три обозначают жилища, но жилища разного типа. Задача выделения различных параметров заключалась в нахождении минимальных семантических составляющих, которые отвечали бы за соотношения значений этих семантически связанных слов. Все три «помечены» параметром [+жилище], но только house обладает также двумя другими параметрами [+постоянное] и [+кирпичное]. У слова tent есть параметры [– постоянное] и [– кирпичное], а у слова hut – [+постоянное] и [– кирпичное]. Как было бы прекрасно, если бы подобным образом можно было каждое слово языка разложить на смысловые атомы. Тогда значение слова полностью задавалось бы набором его параметров. Если бы удалось показать, что различие значений слов