* *
Любознательный Павел подружился с хозяином и когда не был в поездках по краю, стал тоже ходить на эти вечера, с интересом слушал его рассказы о прошлых временах и таких разных людях. А затем и дома беседовал с высокообразованным Минченковым.
– Вам, Яков Данилович, теперь-то, при новой власти, тяжелее небось жить? Вас, наверное, опять в столицы тянет.
– Нет, наше Товарищество передвижных выставок распалось, ничего больше не выставляем и не организуем. Наверное, доживу свою жизнь здесь. Мне много не надо, на жизнь и на краски денег хватает, а доля учителя рисования всем известна: кто стал учителем, тот похоронил себя как художника.
– Почему, Яков Данилович?
– Так ведь отрываешься от художественной среды, от чистого восприятия художественных произведений. И еще потому, что нет времени для самостоятельной творческой работы.
– Но ведь вы же рисуете ваши этюды.
– Пишу, Павел Борисович, – красками не рисуют, а пишут. Но все же это не то. В провинциальном городке не видишь ничего, кроме собственных работ. Поэтому останавливаешься в развитии, а потом начинаешь быстро катиться назад.
– Яков Данилович, чего я хочу вас спросить: вы картину «Три богатыря» когда-нибудь видели?
Минченков заулыбался:
– Конечно, видел. И художника знал, Виктора Михайловича Васнецова. Картина эта – шедевр русской живописи, в ней воплощена вся былинная мощь наших предков. Вы почему спросили?
– Да так, один знакомый говорил, будто похож я на Алешу Поповича с той картины.
Минченков присмотрелся к нему:
– А верно, сходство есть, правильно подмечено.
В другой раз Павел спросил:
– Яков Данилович, а художников-евреев вы знали?
– Как же не знать – конечно, знал. Левитана, Исаака Ильича, знал.
– Значит, есть все-таки евреи-художники. Ведь еврейская религия запрещает изображения живого мира.
– Да? – я этого не знал. А вам откуда это известно?
– Да потому что я еврей и в детстве учился в еврейской школе, в хедере. В семье моего деда, раввина, не было никаких изображений, и в синагоге тоже никаких художеств.
– Ну, признаюсь, вы меня удивили. Евреев-художников я знал, а вот еврея – командира красной кавалерии вижу впервые.
– Яков Данилович, кто был этот самый Левитан?
– О, это великий русский пейзажист. Тяжелую жизнь прожил – рано осиротел, был страшно беден, будучи бездомным, ночевал под скамьями Училища живописи, в котором учился, питался на три копейки в день. Бедняк из бедняков. А в искусстве поднялся до недосягаемой высоты. В молодости поддерживал Левитана его товарищ Василий Часовников, тоже художник, делился с ним всем. Кстати, когда Левитан был уже известным художником, его хотели выселить из Москвы как еврея, и тогда Товарищество передвижников вступилось за него. А писал он удивительно, умел находить в природе мотив, умел овладевать им. Пейзажисту ведь надо иметь не только верный глаз, но и внутреннее чутье, надо слышать музыку природы и проникаться ее тишиной. Все это у Левитана было врожденное, его породила сама