нашей церкви
Божественный авторитет
И, как равному равный,
Шутя возражать Птолемею!
Я стою перед судьями…
С ними – святой Доминик,
С ними дыба с набором
Таинственных блоков и вилок;
Суд листает страницы
Моих еретических книг
И мои показания вносит
В объемистый свиток.
В простоте и неведенье
Шлют они за палачом;
Мышь летучая с писком
Ширяет в тени капюшонов…
Просыпаюсь от этого писка —
Приемник включен!
Это Спутник с Землей говорит
Сквозь космический шорох.
1963
«Может быть, ты живешь в Берлине?..»
В. Г.
Может быть, ты живешь в Берлине?
В колбах взвешиваешь бериллий…
Изменить ничего не в силе,
Ты глядишь на чужое небо.
Крохой девочкой из России
Увезенная в годы нэпа.
А быть может, ты не в Берлине?
Может быть, тебя застрелили?
Тот – тебя за упрямство клявший,
Что любил тебя, проклинал,
Фронтовик, по тебе стрелявший,
Угодивший под трибунал.
А быть может, ты не убита,
Просто мною давно забыта?
И тебе твой муж улыбается
Посреди иного уюта,
На Шпицбергене, за море Баренца
Улетевший с тобою с юга.
Ни разведчица, ни актриса
С баснословною антрепризой.
Под рукою твоей – не клавиши,
Не в Берлине ты, не на кладбище,
Не в соседских, не в дальних странах
В блеске рампового огня….
Удивительно как и странно,
Что в Москве ты. И ждешь меня.
1963
«Обронив…»
Обронив
Платочек голубой,
Женщина
Покончила с собой.
– Ой, не знают сами,
Что творят!
Надо же! —
Соседи говорят.
Мудрствуют
Всезнающие лбы:
– Если бы,
Когда бы, да кабы…
А она,
Она ушла с земли
Потому, что мы
Не корабли.
Корабли —
Сосем другой народ,
У любых долгот,
Любых широт,
Сходятся в эфире —
Как в гостях,
О треске толкуют,
О снастях
И о том,
Что трюмы их пусты,
Хоть на днищах
«Бороды» густы.
Каждые, однако, полчаса
Разом
Их смолкают голоса.
Три минуты корабли молчат,
Все на свете корабли
Молчат,
Чтоб их в море
Вовремя догнал
Одинокий
Бедствия сигнал,
Чтоб идти на голос
И спасти…
Женщина,
Ты нас, людей,
Прости.
1967
«Аэродромной осени…»
Аэродромной осени
Нелетность.
И