как был должен. После женитьбы на Елизавете его отношения с христианством претерпели значительную трансформацию. Хотя до свадьбы он надеялся, наоборот, привлечь Лизи к активной церковной жизни, согласно апостольским словам: «Почем ты знаешь, муж, не спасешь ли жену?» В какой-то мере это даже осуществилось: невеста на удивление легко согласилась возобновить прерванное ею в далеком детстве посещение церкви, перед венчанием побывала на исповеди, и в день свадьбы новобрачные, как полагается, вместе причастились, и с тех пор Елизавета примерно раз в месяц бывала в храме на причастии и раза два в году – на исповеди. Но это вовсе не привело к тому, что она стала восприимчевей к воззрениям мужа на духовную жизнь. Напротив! Когда Панайотис попытался заняться образованием молодой жены в области христианской морали, то, к своему немалому удивлению, обнаружил, что Лизи знает о христианстве куда больше, чем можно было представить, общаясь с ней прежде в редакции «Синопсиса».
Они поженились в первое воскресенье после Богоявления и провели вполне медовые четыре недели, из них три в Луджайни – так захотела Лизи. Пан сначала изумился, потом заворчал, что «это непатриотично, почему бы не поехать в Иерусалим или хотя бы в Каппадокию», а когда Лизи ответила: «Но там будет холодно!» – стал бурчать о сомнительном удовольствии провести медовый месяц «среди неверных мусульман». Однако невеста парировала, что удовольствие провести оный месяц среди неверных буддистов или индуистов столь же сомнительно, если не более, поскольку они еще и многобожники и идолопоклонники, в отличие от почитателей Аллаха, а в христианских землях, к сожалению, январь месяц не отличается теплотой и, значит, не подходит для свадебного путешествия.
Таким образом, этот первый богословский спор будущих супругов решился в пользу Елизаветы, и Панайотис со вздохом открыл сайт «Византий-аэро», чтобы заказать билеты до Джамара, столицы самой южной страны Нового Света. В Джамаре, впрочем, они не задержались – там было слишком душно и влажно – и на третий день по прилете отправились севернее. Когда они очутились в национальном парке Игуасу, а потом увидели и знаменитые водопады, Панайотис перестал жалеть о поездке к «неверным», хотя повод для сетований нашел и тут: теперь это было явное превосходство амирийцев над византийцами в деле сохранения нетронутой природы… Лизи то едва не визжала от восторга, то теряла дар речи перед раскинувшейся панорамой невероятной красоты водяных каскадов; они провели на Игуасу целый день, и единственное, что заставило восхищенного Стратиотиса слегка поворчать, это название самого впечатляющего из здешних водопадов – Глотка Шайтана. Однако мысленно он не мог не согласиться, что такое название подходило для этого великолепного и страшного в своей мощи потока воды, четырнадцатью каскадами низвергавшегося в расселину глубиной восемьдесят метров, оставляя в воздухе огромное