путей пресеклось: одни дороги светлые, другие идут во тьму.
Верхний мир – Голубые поля, отделенные от прочих мест бороздой-радугой. Правят там трое: отец Укко, матерь Ильматар и дед Унтамо, бог-Сновидец, властитель того, что скрыто.
Чертоги Укко – за Полярной звездой, на вершине Мировой Горы, там, где начинается небесный свод. Иные племена полагают, что небесный свод поддерживает ясень, уходящий корнями в Хель, но карьяла доподлинно знают, что Звездное Древо, упавшее поперек всего неба, тот самый ясень и есть, а небесный свод держится на Мировой Горе, именуемой еще Небесная Ось.
Вся нечисть осталась за бороздой, и в Голубые поля ей не пробраться: сам Укко охраняет свои чертоги, а многие боги ему в этом деле помогают. Среди них главные: Ахто, бог моря, Тапио, лесной хозяин, и Таара, бог небесного огня. Им подчинены многие другие: Киви-Киммо, бог стремнин и порогов, Мелатар, озерная царица, и прочие, коим несть числа.
И через Нижний мир прошла Борозда. На границе Хеля возник черный поток Манала – непреодолимая граница страны мертвых. Правит там Калма-Смерть, а дочь ее – Хозяйка Похъёлы.
И Средний мир разделил Укко. Невидимой чертой отгородил он темную страну Похъёлу, неназываемую и страшную, источник всяческой мерзости. А проходит та черта ровно посередине мира – как раз там, где живет народ карьяла».
– Красавец воин, лесной цветочек!
Жду я встречи с тобой, как нива —
урожая, как весна – лета!
Где ты, краса лесов зеленых?
Уж снег растаял, и травы расцвели и снова увяли —
А я все по лесам блуждаю
И от разлуки с тобой в тоске рыдаю!
Так напевал-приговаривал охотник, легким духом скользя через лес увядающего лета, сквозь влажную дымку раннего утра. Охотник был из племени северных карьяла, по имени Ильмо – стройный, ловкий юноша лет двадцати. Его темно-рыжие волосы были завязаны в хвост, на загорелом лице блестели яркие серые глаза. На шее, поверх затертой кожаной безрукавки, висел новенький оберег из полированного можжевельника с громовой стрелой Таара. В руках Ильмо держал взведенный самострел. Пока с губ слетали слова охотничьего заговора, взгляд рыскал по сторонам, не упуская малейшего движения в предутреннем тумане. Ильмо искал зашедшего в его охотничьи угодья лося, быка-одиночку. Он знал, что лось где-то совсем рядом – след был совсем свежий. Но сырой сумрачный лес вокруг был тих, только ранняя пташка одиноко чирикала где-то в ветвях.
– А я бы ничего не пожалел для тебя, любимец полян, – пропел Ильмо слова древней охотничьей руны. – Отвел бы тебя в мое жилище, под резную кровлю, посадил в красном углу – там и кушанье готово, и половицы вымыты. И красавицы наряды надели, оловом и жемчугом лоб и запястья украсили…
Лось, если он и затаился где-нибудь поблизости, никак себя не выдавал. Таковы их повадки в конце лета. Замрет, как камень, спрячется не хуже перепела, и трижды пройдешь мимо лося, не заметив его, пока он сам на тебя не кинется. Ильмо же того и добивался.
– Приказал бы я женщинам тебя раздеть и кафтан