Был июнь 1938 года; мы гостили у папы в Голландии, прогуливаясь и катаясь на велосипедах вдоль вересковых полей, окружавших городок Бреда. После напряженных недель ожидания виз в Вене я наслаждалась свежим воздухом и разговорами с папой и братом, хотя по большей части я рассказывала им о том, как теперь стало плохо в Австрии.
Слишком скоро, увы, истек срок действия наших голландских виз, и нам пришлось уехать в Бельгию. Я начала подсчитывать бесконечное, как мне казалось, число дней до выходных, когда папа приедет, и мы снова будем вместе.
В 1938 году много еврейских семей пересекли границу Бельгии, подыскивая безопасный приют за территорией гитлеровского Третьего рейха – но прием им был оказан далеко не радушный.
После присоединения Австрии к Германии министр юстиции Бельгии, Шарль дю Бю, отдал приказ бельгийскому посольству в Австрии о прекращении выдачи виз евреям, объясняя это тем, что они «веками создавали проблемную ситуацию в Европе». Вслед за этим он написал статью, называя евреев «крайне ненадежными», не имеющими понятия о чести. С нашей точки зрения, дела обстояли как раз наоборот: в 1930-е годы чести не хватало именно Европе.
Значительность жизненных перемен вскружила мне голову. Всего лишь несколько месяцев назад я была маленькой девочкой, надежно защищенной своей семьей, окруженной бабушками, дедушками, тетями, дядями и братьями и ходившей с друзьями в школу.
«Я хочу обратно домой, в Австрию», – жаловалась я Хайнцу. Но мы знали, что не можем вернуться. Многие наши родственники и друзья оказались в ловушке, другие же бежали в страны, о которых я слышала лишь краем уха. Дедушка Рудольф и бабушка Хелен все еще напряженно ждали разрешения выехать в Англию. Даже наша сплоченная семья разделилась. Как мы могли называть новое место «домом», если там не было папы?
После венских нарядных проспектов, лип и кафе темные, сырые улицы Брюсселя угнетали меня. Серое небо давило на нас и осыпало мелким дождем – это с трудом можно было назвать свободой.
Мама, Хайнц и я поселились в двух маленьких комнатках пансиона на улице Экос. Когда я оглядела наше новое жилище, у меня упало сердце. Я вспомнила свою спальню в Вене, но конечно же в наш дом уже переехали другие люди и жили там. Ужасно хотелось снова иметь свою мебель вместо потертых старых кресел и кроватей, но внезапно я вспомнила, что мама была вынуждена продать все наши вещи.
Мы стали поистине бездомными людьми, и нигде нас не ждали.
Жизнь в Брюсселе оказалась драматическим опытом для меня и периодом тяжелой адаптации: начать хотя бы с того, что я не говорила по-французски. В то время как Хайнц прибегал из школы и, лежа на кровати, сосредоточенно изучал свои тетради, я переживала тяжелый период. В школе я краснела от неспособности выполнить простейшее задание или ответить на какой-либо вопрос учителя. Другие дети весело выкрикивали ответы, которые вращались вокруг меня шквалом шума. Хотя я была спортивной и любила проводить время на улице, в Вене учеба шла тоже хорошо. Теперь же я оказалась самой отстающей ученицей