фон Ратлеф была урожденная Гарриет Кайлман, дочь врача-еврея, обратившегося в католичество. Таким образом, ей удалось без помех вести независимое существование на периферии русского православного общества. Несмотря на свои предрассудки в этом отношении, Анастасия никогда не упоминала еврейское происхождение фрау фон Ратлеф. Та, со своей стороны, опасалась, как бы в общении с Анастасией ей не совершить какой-то промах. «Я не понимаю, как простой крестьянин мог войти в вашу жизнь», – сказала она ей однажды, имея в виду Александра Чайковского.
Анастасия улыбнулась, «как будто она (фрау фон Ратлеф) сказала какую-то глупость». Фрау фон Ратлеф продолжила: «Крестьяне грубы и невоспитанны. Я думаю, я сама могу иногда повести себя с вами неправильно».
«Каким образом? Что вы хотите сказать?»
«Ну, например, в присутствии вас или членов вашей семьи я могу войти в комнату впереди вас, потому что в положении гостьи это так естественно».
«Мадам, – возразила Анастасия, – я не понимаю, как можно так рассуждать? Это не имеет значения. С папа и мама это другое дело. Но для нас, детей, это было безразлично; мы были такие же, как все, просто дети».
В последующие месяцы Гарриет фон Ратлеф пришлось убедиться, что «просто дети» совсем не означало «такие же, как все». Но в тот момент она оценила старания Анастасии дать ей почувствовать себя непринужденно. Хотя Анастасия всегда в известной степени сохраняла чувство дистанции и официальный тон – она, например, никогда не называла фрау фон Ратлеф по имени, – она с самого начала ощутила в Гарриет фон Ратлеф потребность в теплом человеческом общении. В первую ночь в больнице, оказавшись в окружении шумных женщин из берлинских трущоб, она позволила фрау фон Ратлеф уложить себя и поцеловать на прощание. Анастасия тоже нуждалась в общении и теплоте. «Хочу скорее поправиться, – сказала она на ломаном немецком. – Всё здесь так странно». Даже в моменты кризиса она старалась дать понять фрау фон Ратлеф, как она ей благодарна. «Я знала многих из Прибалтики, – сказала она в их первый вечер вместе. – У нас их было много и дома. Поэтому я рада, что вы со мной, потому что вы из Прибалтики… Немцы совсем другие… как бы это сказать…»
«Да, – отвечала фрау фон Ратлеф. – Говорят, что у русских широкая натура. Вы это хотели сказать?»
«Да, я именно это и хотела сказать. Они щедрые, не мелочные. Хорошие немцы тоже есть, но они другие».
Они пили кофе, ожидая доктора Людвига Берга, больничного священника. «Я так хочу домой», – сказала Анастасия.
«Нас теперь туда не пустят, – без обиняков отвечала фрау фон Ратлеф. – А где ваш дом? Вы имеете в виду Петербург?»
«Гатчину и Царское Село, – не задумываясь, сказала Анастасия. – Это самое лучшее время, это дом».
«Она взяла меня за руки, – говорила фрау фон Ратлеф. – Ее собственные руки дрожали. Она походила на маленькую девочку, потерявшую родителей, которую мне выпало опекать. Мне, которая сама оказалась во власти бурь и непогоды!»
«В четверг я стала такая старая, – продолжала Анастасия. – В четверг (18 июня 1925 года) мне двадцать