барду и не выпить осадок до дна?
– Ваш домашний адрес? – спросил дежурный, заглядывая в мой паспорт, перед тем как вернуть его мне.
И я не смог удержаться, – внутренне хохоча, повторил фразу, произнесенную мной лет тридцать назад, при первом приводе в милицию (вместе с Дементием), так насмешившую тогда моих друзей, что с тех пор всякий раз, как я начинаю прикидываться дураком, они уличают меня ею:
– Где живу, что ли?
Мне вернули изъятые при задержании вещи (в том числе три «куриных бога», которые я после Коктебеля так и таскаю в кармане куртки), за исключением денег и сигарет, велели расписаться в уплате 25 рублей «за медобслуживание» и выдали две квитанции. Я, конечно, не стал поднимать хай из-за зажуханной пятерки, тем более из-за начатой пачки «Астры». Но и просить, чтобы не сообщали на работу, тоже не стал: куда уж тут было ниже-то унижаться! Открыл дверь, подмигнул на прощанье ментам и вывалился в ночной заснеженный город.
Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой… ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет; а унижающий себя, возвысится.
19.12.1984. Митя служит под Коломной в ракетной части. Сегодня, в день присяги, мы поехали к нему.
Весь карантин – человек примерно триста – был выстроен взводными колоннами на плацу. Напротив строя, позади трибуны, толпой стояли родители. Выходило, что солдатики принимают присягу не только «перед лицом своих товарищей», но и на глазах «народа». Двойная ответственность! В наше время такого не водилось. Приезд родителей в часть допускался скорее как исключение; а тут – чуть ли не официально вызвали. Люди съехались не только из Москвы, но и издалека: из Иванова, Саратова…
К нашему приезду солдатики уже с час мерзли в строю. Я с трудом узнал Митьку в посиневшем красноносом парне в первой шеренге второго взвода. Мы с ним улыбнулись и покивали друг другу.
Церемония началась с проводов на «заслуженный отдых» какого-то полковника. Казенная пылкость речей, обрисовывающих боевой путь и выдающиеся личные качества этого служаки. В ответной речи он пообещал и на «гражданке» сохранять верность славным воинским традициям, высоко нести честь советского офицера… Перемерзшие солдатики слушали невнимательно и пользовались малейшей паузой, чтобы поаплодировать, глухо колотя бесчувственными ладонями в рукавицах. Потом начался обряд присяги. Вынесли и поставили перед строем двенадцать канцелярских столов, покрытых красными скатертями, на каждом водрузили гипсовый бюст Ленина и возложили красную папку с текстом присяги. По вызову офицера солдат выходил из строя, напряженным строевым шагом шествовал к столу и, покачнувшись от неловкости, судорожно вцепившись левой рукой в цевье висящего на груди автомата, докладывал, что он прибыл для принятия присяги. Затем, получив из рук офицера папку, поворачивался лицом к строю и вслух прочитывал текст, после чего офицер протягивал ему шариковую ручку, и он ставил под присягой свою подпись (чтобы потом, значит, не отпереться в случае чего).
Обряд