Но истаяли годы, а все оставалось по-прежнему, и Климу Тимофеевичу усиленно приходилось напрягаться, доказывая себе, домашним и окружению, что дышится и живется ему куда как неплохо, и так, собственно, жить и следует. Увы, доводы урядника принимались через пень-колоду, покуда он не обзавелся верным союзником и другом – графином. Когда по хмурому утру, сполоснув лицо и натянув выстуженные за ночь опостылевшие сапоги, Клим Тимофеевич опрокидывал «маршевый» стаканец, а то и другой, все становилось ясным и замечательным.
Обо всем этом Лебедев, понятно, знать не знал, однако ко всему происходящему обнаруживал то смягченное сквозь дымку раздражения любопытство, которое свойственно цельным сильным натурам.
– Что хоть у тебя? – Аркадий через плечо посмотрел на прозрачную лимонного ццвета жидкость.
– Хо! – оживился Раков. – А ну, придержи дверь, Панас. Старка ляхская, – урядник чмокнул темными губами стаканец, – здешняя, родного настоя, вижу, не пил? Пейте на здоровьице, ваше скобродие, потом извольте руки белые подать… Эй, Панас, сготовил веревку?
Кошки дюже скребли на душе, и Лебедев, не в силах справиться с дурным предчувствием, перекрестившись, залпом опрокинул поднесенный стакан. Настойка обожгла нутро, разрумянила лицо:
– Ну и отраву вы тут пьете. – Аркадий отдал стакан и, не сказав боле ни слова, вытер губы, точно ему хотелось уничтожить и след своей покорной уступчивости.
Со связанными за спиной руками, в сопровождении конвоя Лебедева препроводили в кабинет графа, где выдержка и воля изменили драгуну.
На столе лицом вниз, в ворохе бурых от крови писем и бумаг лежал зарубленный граф.
На бледном лице ротмистра сыграли желваки. Все происходило точно во сне, и все фигуры: и урядника, и конвоя, и набившихся слуг, и графини – виделись странно знакомыми, равно как все действо вокруг казалось также давно знакомым, уже некогда бывшим… Но когда Лебедев останавливал взгляд на чьем-то лице или каком-либо предмете, то все поражало его чужой новизной и тревогой.
Только сейчас окончательно осознав, что сделался заложником некоего чудовищного замысла, он на время потерял дар речи. «Господи, Иисусе Христе, помилуй меня грешного…» С внезапной острой тоскою в сердце Аркадий понял, что не будет ему ни сна, ни покоя, покуда не пройдет этот проклятый, выхваченный из циферблата, черный час. В доли секунды увиденная им во всей своей наготе правда едва не лишила его воли. «Что же это? – Горячая мысль обожгла голову, выстудила грудь. – Это же каторга…»
– Ну-с, и как вам? – точно, читая мысли драгуна, раздался рядом сиплый голос урядника. – Никому не хочется начинать этот разговор, но кто-то же должен.
– Да вы что? – Аркадий нервно рассмеялся и открыто посмотрел в глаза Ракову. – Неужели вы серьезно полагаете, это моих рук дело? Вы что же… и вправду вознамерены подозревать меня… боевого офицера?.. Побойтесь Бога! Да вы знаете…
– Я знаю одно, – отрубил помрачневший урядник, – что ныне Бог на стороне тех, кто его отвергает! И довольно!