и до приезда господина пристава ни-ни! Чтоб ничего и пальцем не смели тронуть! Иначе все дело насмарку! А вас, – Клим Тимофеевич обвел бульдожьим налитым взглядом притихшую челядь и, погрозив волосатым кулаком, рявкнул, – всех под статью подведу, ежели что… Засим прощайте, графиня. Мои соболезнования…
* * *
В крытом черном экипаже было жестко, тесно и холодно; вновь крепко шибануло прелым армейским сукном, навозом и отсыревшей кожей. Раков, чинно и тяжело угнездивший место, восседал напротив Лебедева и, основательно набивая трубку, жарко дышал на него запахом перегорелой водки и неистребимого дешевого табаку.
В щель плохо запираемой каретной дверцы насилу пробивался холодный по-зимнему воздух, и от этого в тесном жандармском возке унылая тусклая осень ощущалась еще явственнее и острее, нежели снаружи.
«Вот я и исполнил поручение его высочества… – закусив ус, с насмешкой резюмировал Аркадий. – Кому я этим навредил?.. Разве что себе…»
Согревало душу одно: на груди у него, как некий драгоценный кусочек истины, покоился великокняжеский вензель дома Романовых, и ротмистр, не бросаясь с головой в омут отчаянья, повторил сердцем: «Как перед Христом, крестник, пробьет час, когда мы увидимся снова».
Карета, подпрыгивая на выбоинах и рытвинах, вывернула на дорогу и уверенно загремела вдоль мглистого прозрачной сиренью рассвета парка. Иногда на повороте или крепком подтрясе согнутое колено Лебедева совсем по-приятельски шеркалось о такое же согнутое колено полусонного урядника, и сложно и трудно было уверовать в произошедшее.
– Урядник, – Аркадий выше поднял голову, вглядываясь в широкое усатое лицо, – вы часом не задавались вопросом, куда делся мой возница, что прошлым вечером доставил меня в дом Холодовых? Где лошади? И чем в конце-то концов был убит несчастный старик?
– А что возница? – Мордатый унтер на миг сконфуженно слохматил брови. – Получил расчет, и ищи ветра в поле… О чем тут готову-то ломать? Экий вы ловкий, брат. Ну-с, а чем был зарублен граф – то штука нехитрая.
Клим Тимофеевич победно похлопал широкой ладонью по конфискованному палашу и, довольно крякнув в кулак, сытожил:
– Впрочем, мне что за дело, голубь, без судебного пристава тут не разобраться… Жизнь, ваше скобродие, есть мерзкая, но занятная штука. Вопрос верного выбора, ежели угодно-с. Живи, покуда живешь. Вам курево оставить? – Раков с проснувшимся вновь добродушием протянул старый засаленный кисет.
– Если не трудно… Обещайте мне, господин урядник, устроить встречу с вашим начальством. – Лебедев оставил любезность Ракова без внимания.
– Экий гордец. – Клим Тимофеевич, несколько осердившись, сунул кисет в карман и, дернув усами, кашлянул. – Я, знаете ли, ни денег, ни обещаний в долг не даю… но вам сделаю исключение – дам слово, – тяжело вздохнул Раков, точно совершил какое-то определенно трудное дело. Заскорузлые пальцы его вовсе без пути прошлись по тусклым пуговицам мундира.
– Слово жандарма. – Лебедев двусмысленно