к лицу.
Строчки расплылись, бумага, казалось, пахнет мягкими Сашенькиными руками. Чего бы ни касались эти порывистые руки – все потом источало светоносную ауру любви. Марина вспомнила ее податливые, нежно раскрывающиеся губы, неумелый язычок, и горячая волна ожила под сердцем, вспенилась алым гребнем: сегодня Сашенька ночует у нее.
Прелюд кончился. Ученица вопросительно смотрела на Марину.
– Уже лучше. Теперь поиграй нашу гамму.
Марина спрятала листок и вдруг наткнулась на другой – знакомый, но давно считавшийся потерянным.
– Господи… как это сюда попало…
Девочка заиграла ми-мажорную гамму.
Этот листок был совсем другим – аккуратным, надушенным, с бисерным изысканным почерком:
AVE MARINA
Среди лесбийских смуглокожих дев
Сияешь ты, как среди нимф – Венера.
Феб осенил тебя, любовь тебе пропев,
Склонилась с трепетом Юнона и Церера.
Наследница пленительной Сафо,
Как ты прекрасна, голос твой так звучен.
Любить тебя, весталочка, легко:
Твой облик мною наизусть изучен;
Изучены и губы, и глаза,
Изгибы рук, прикосновенье пальцев.
На клиторе твоем блестит слеза…
Ты прелесть, ангел мой. Скорее мне отдайся…
Марина усмехнулась и вздохнула. Это писала Нина два года назад…
Поразительно. Оба стихотворения посвящались ей, в них говорилось в сущности одно и то же, но как далеки они были друг от друга! От неумелого Сашиного исходило тепло искреннего любовного безрассудства, когда при мысли о любимой сердце останавливается в груди, а мир дрожит и рассыпается калейдоскопической зыбью. Второе стихотворение источало холод рассудочного ума, цинично взвешивающего сердечную страсть, отринувшего Случай, как опасность потери своего Эго.
Спотыкаясь, гамма ползла вверх.
– Медленней, не спеши. Не бормочи, старайся следить за пальцами.
Марина спрятала Сашино посвящение, а Нинино разорвала и бросила в корзинку.
Дворник в юбке, накрошив льда, воткнул мокрый лом в снег и побрел за лопатой.
Марина посмотрела на часы. Без четверти три.
– Ну, ладно, Света. К следующему разу приготовишь начисто сонатину и прелюд. А дома… дома…
Подойдя к пианино, она полистала «Школу».
– Вот этюд этот разберешь сама. Запомнила?
– Да…
– Ну и хорошо.
Дверь робко приоткрылась, заглянули светлые кудряшки.
– Проходи, Олег.
Плоскогрудая Света стала собирать свои ноты в капроновую сумку.
Олег громко ввалился со щедро расстегнутым портфелем, шмыгая носом, пылая круглыми девичьими щеками. Тупорылые ботинки были мокрыми, низ форменных брюк – тоже. Галстук с крохотным, намертво затянутым узлом съехал набок.
– Господи, откуда ты? – улыбнулась Марина, кивнув уходящей Свете.
– А я это… опаздывал… и это… – ответно улыбнулся он, хлюпнув носом.
Марина поправила ему галстук, чувствуя на расстоянии, как пылает пухленькое красивое лицо.
Этот двенадцатилетний Адонис нравился