поинтересовался он.
Я тоже посмотрел туда. Ну и что? Да, верхнее отделение на водяных часах опустело, но так и должно быть – чего возмущаться-то? Потом лишь до меня дошло – это ж не вода ушла вниз, а остаток моей жизни, который мне отмерили.
Но тогда почему я до сих пор жив? Промашка? Но вон же лекарь клянется, что отрава должна была сработать строго согласно часам. Капля в каплю.
Ничего не понимаю.
– Не иначе как, государь, господь сего фрязина благодатью осенил, – хладнокровно заметил Годунов, склонившись к Иоанну.
– И собака сдох, – напомнил перепуганный Бомелий.
– А ежели мы его вдругорядь напоим – явит ему господь свою милость аль как? – язвительно поинтересовался царь у Бориса.
– Коль повелишь, отчего ж не напоить, – пожал плечами тот. – Токмо не грех ли это, сызнова бога испытывать? Не осерчает он? – осведомился Годунов. – К тому ж то, что сей фрязин не умышлял супротив тебя, видно уже по одному тому, яко он лихо ратился супротив твоих ворогов. Был бы изменщиком али лазутчиком, нешто полез бы в сечу, а он…
– И то верно, – хмуро кивнул Иоанн. – Давай-ка, Елисейка, спроворь нам доброго медку.
Показалось, или он слово «доброго» произнес как-то особенно? Нет, бесполезно и гадать. Тут вон чудеса поинтереснее. С чего это я выжил? Действительно господь сжалился? Не верю. Не будет он в такие мелочи лезть. Тогда Елисей должок вернул? Тоже не пойдет – пес-то сдох. И как все объяснить? Ну просто голова кругом…
Второй раз я брал кубок из рук Бомелия без страха, но оказалось – напрасно. Едва я допил, как царь чуть не захлопал в ладоши:
– Теперь-то мы тебя точно проверим на милость господню, с тобой она аль как.
Я даже не возмутился – сил не было. И вообще, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. А то, что он не угомонится, пока меня не прикончит, – ежу понятно. Вон как глазенки заблестели. Не иначе как предвкушает наслаждение от моих будущих мук. Мало ему псины, ой мало – человека подавай.
Но тут же его пыл погасил лекарь.
– Прости, государь, – развел руками Бомелий, – не понял я, что сызнова должен был свое зелье туда сунуть.
И вновь почти сразу раздался негромкий голос Годунова.
– А ведь как знать, царь-батюшка, – рассудительно заметил он, – может статься, то, что Елисей не уразумел твоего тайного пожелания, и есть еще один знак с небес. Мол, беспременно надобно сего молодца в живых оставить, ибо неповинен он.
Царь озадаченно повернул голову к Годунову, некоторое время пристально всматривался в его лицо, остающееся по-прежнему невозмутимым, хотел было что-то сказать, но тут его взгляд упал на издохшую собаку, и он, кашлянув, нерешительно произнес, будто размышлял вслух:
– Стало быть, и подьячий неповинен. Ну-ка, спусти его с дыбы, Малюта, а ты, Елисейка, чару ему государеву подай, да гляди, хоть теперь ничего не спутай.
Толстячок молча склонился перед царем в низком поклоне и снова ненадолго шагнул в темный угол.
За