Полное впечатление, что вырос из стены, в которой растворился несколько минут назад. По-прежнему храня угрюмое молчание, он безмолвно распахнул передо мной низенькую дверь – господи, когда же на Руси перестанут делать входы для карликов?! – и я нырнул внутрь, повинуясь его приглашающему жесту.
Комната, в которой я оказался, чем-то напоминала келью. Наверное, убожеством обстановки. Стол, два деревянных кресла с высокими подлокотниками, с левой стороны широкая лавка, а в правом углу небольшой иконостас. С освещением тоже негусто – пяток светильничков, аккуратно прикрепленных на металлических держателях к стенам, зажженная лампадка перед образами и массивный подсвечник на пять свечей на столе, и все.
Спустя мгновение я понял, в чем главное сходство этой светлицы, которую правильнее было бы назвать, исходя из убогого освещения, полутемницей, с кельей. Человек, сидящий за столом, не просто был одет в рясу. Он еще и внимательно читал какие-то бумаги. Ни дать ни взять благочестивый монах, предающийся после скудной вечерней трапезы любимому занятию – заполнению хронографа, а напоследок, словно десерт, прочтению собственного творения.
Вид у человека был благообразен настолько, что невольно хотелось подойти и произнести сакральную фразу: «Благослови, отче». Это если не знать, сколько у сидящего лжемонаха за плечами преступлений. Я знал, хотя и примерно. Впрочем, точного количества своих жертв не ведал и он сам. Когда речь идет о десятках тысяч, то упомнить невозможно. Словом, подходить за благословением я не стал, ограничившись обычным поклоном и приветствием:
– Здрав буди, государь.
Иоанн не сразу поднял голову. То ли и впрямь зачитался, но, скорее всего, делал вид. Зачем? Спросите что-нибудь полегче. Как я понял, этот венценосец всю жизнь старался кого-то играть. И хорошо, если хоть иногда он брался за исполнение положительных ролей – нежного супруга, любящего отца, мудрого законодателя, храброго полководца, заботливого царя, пекущегося о благе своих подданных. Жаль только, что добродетельные маски ему очень быстро надоедали, и тогда он их менял, после чего и начинались его забавы, к некоторому недовольству подданных…
– И ты будь здрав, князь Константино Монтеков, – наконец-то откликнулся сидящий. – Не обессудь, что принимаю тебя в столь тесных покоях…
«А что, в Грановитой палате ремонт? А Золотая на реставрации?» – так и подмывало меня спросить – интересно, насколько бы он удивился? Но я тут же оборвал игривую мысль – не время резвиться. Вот потом, когда я выйду отсюда… если вообще выйду…
– Присядь, фрязин. – Царь еле заметно кивнул мне на второе кресло, установленное напротив него.
– Благодарствую за дозволение лицезреть тебя, государь, – вовремя вспомнил я наставления Воротынского.
– Не гневаешься за вчерашнее? – И Иоанн еле заметно усмехнулся в бороду.
Вот оно! Ну, Костя, не промахнись. Закати ему, да смотри, чтоб влепить строго в лоб, промеж глаз, и так, чтоб х�