мутную воду, какой было полно и на весенней земле, кружило резким, порывистым
ветром. И ночью, в разгар этого столпотворения, на берегу Шунды раздалось два коротких
тупых выстрела. Свирепый ветер ударил звуки о галечник, и, разбившись, они растворились
в утробном земном гуле. После этого возмущение стало затихать, и тучи успели расползтись,
пока до рассвета прошло восемь обыкновенных холодных часов. Воздух отстоялся до сини, и
собаки, осмелевшие только с рассветом, начали перелаиваться по всем улицам. Бояркин не
ощущал тревоги. Неладное он почувствовал лишь в школьном вестибюле. Дверь за его
спиной, придернутая пружиной, хлопнула непривычно гулко. Николай остановился и
впервые за всю школьную жизнь услышал тиканье больших маятниковых часов в коридоре.
На табуретке не оказалось технички тети Дуси. Вешалки стояли пустые, с трубчатыми
стойками и крючковатыми хребтами. Многие двери были распахнуты. Лишь в кабинете
физики сидела плачущая Наташа Красильникова. Бояркин осторожно тронул ее за локоть.
Наташа отпрянула и взглянула красными глазами.
– Генку убили… Генку Сомова… На берегу, у нового моста, – едва выговорила она, не
стыдясь мокрого носа.
– Что?! Как это – убили? – машинально переспросил Бояркин, неприятно поражаясь
некрасивости девушки, которую любил.
Генку Николай видел накануне под вечер, когда помогал отцу закатывать в ограду
мотоцикл. Генка поздоровался с отцом. Он был в темно-синей куртке, в офицерских сапогах,
начищенных до блеска, с сеткой, где болталась пустая трехлитровая банка. Шел он, конечно,
не только за молоком, но, главное, в интернат к Ленке Казаковой. А Шунду он перешел у
нового моста, потому что появился из переулка. Николай потому его так подробно запомнил,
что Генка был кумиром. Он побеждал на многих спортивных районных соревнованиях.
Занимался боксом, тренируясь в Глинке, куда за десять километров ездил на велосипеде. Но
больше всего Николай завидовал Генке потому, что именно его и любила Наташа. Его любила
Наташа, а он дружил с Ленкой Казаковой… Конечно же, мир был устроен бестолково, но
Бояркин еще не задумывался над этим.
Прибежав на речку, Николай увидел там большую толпу людей. Чувствуя, как от бега
закололо под ложечкой, он перебежал по мосткам к свободному пространству в толпе, где
кто-то лежал под брезентом. Из-под брезента виднелся лишь один старый сапог,
уткнувшийся носком в камешки. Все смотрели на этот сапог, каблук которого почти
наполовину был сношен и испещрен дырочками от множества когда-то сидевших, но давно
выпавших гвоздей. "А ведь сапоги-то у него старые", – удивленно подумал Николай. Он
сдвинулся немного в сторону и увидел сетку с банкой молока. Позже стало известно, что
сначала Генка забежал к тетке за молоком и уже потом – к Ленке. Встретившись, они сидели
на перилах крыльца, и пили