– они и могли бы жить… Да только что теперь!? Как это всё неправильно, несправедливо! Уж
кого-кого, а Витьку-то он знает: сколько вместе протопали и проехали по пескам, сколько пота
вместе пролили. Хороший и добрый он человек, да другой. Вот такими близкими они с Любой не
станут. Но скажи ей сейчас об этом, и она не поймёт. Не поймёт уже потому, что он идёт против
друга. Счастливый Витька уже сутки в своём белом городе Златоусте. И без него этого говорить
нельзя. Да и Любе своего чувства уже не переменить. Чистота исчезнет. В их неожиданном
прозрачном хрустальном треугольнике никто не имеет права на червоточинку. С этим щемящим,
противоречивым чувством и говорит потом Роман до самого утра, пока не заканчивается
дежурство Любы.
12
– Как хорошо, откровенно мы с тобой поговорили, – признаётся она. – Ты какой-то особенный.
Легко с тобой. Вообще это что-то странное: не было путных ребят, да вдруг сразу двое. Вас как
подобрали.
Роман смотрит на неё и затяжно мучается: что же делать, ведь всё это так и кончится… Да,
видно, так кончиться и должно. Уже уходя, он останавливается на пороге, смотрит Любе в глаза. За
всё время разговора боялся так смотреть, а теперь чего уже терять? Взглянул, и оторваться нет
сил. От их встретившихся взглядов всё в нём дрожит и закипает. Право, которое он ещё имеет –
всё необходимое сказать ей взглядом, потому что это ведь уже не разговор, а откровение в самом
чистом виде.
– Какой же я осёл, – с трудом проговаривает он.
– Не нужно об этом теперь, – останавливает Люба. – Опоздал ты. Совсем немного опоздал. Я
слово дала.
Романа и вовсе бросает в жар оттого, что она понимает всё точно так же, как он. И о слове,
данном Витьке, она напоминает без сожаления. Просто так есть, так решено – с этого не свернёшь.
И даже от этой верности другому она кажется ещё ближе. Роман чуть было не делает шаг к ней, но
она вовремя и просто останавливает его:
– Ну всё, иди…
Роман продолжает стоять.
– Не надо, Роман, – говорит Люба. – Тебе проще, чем другим. Ты своё найдёшь. Ты счастливый
человек, ты знаешь, чего хочешь. Таких людей мало.
И всё. Дверь, задвинувшись, мягко защёлкивается на крошечный алюминиевый крючок.
Длинный коридор тихо и ласково покачивает, будто пытаясь успокоить. Пахнет пеплом из титана, в
котором с утра снова начнут кипятить чай. А его уже не будет здесь. Глупо стучаться в дверь или
что-то говорить. Совершенно очевидно, что это были её последние слова. Именно так они и
прозвучали, как какой-то вывод, как напутствие.
…Над станцией гремит гроза. А деваться некуда – надо идти. Стоянка две минуты. Вода в
лужах на земле пупырчатая, как серебристая свиная кожа. В тамбуре Романа провожает Наташа.
Почему она всё время, пока продолжалось это сватовство, смотрела на них грустно?
Роман спрыгивает