как ей представлялось, выскочившая замуж (как тут не вспомнить себя: с оглядкой и расчётом!.. Толку-то от него…), достаточно умело ладит и с мужем и со свекровью. Молодец. Нашла-таки правильный подход к ним. Не то, что она тогда…
Но, главное, дочь вовремя оказалась «пристроенной».
Так в сорок с небольшим она стала бабушкой. Однако насладиться этим положением не удалось. Теперь молодые смогут жить в её квартире, а это почти в центре. Проблем у них быть не должно. Игорек для этого слишком умён и порядочен.
В зяте она узнала… себя. Может, его характер так похож на её оттого, что он тоже – старший сын? Спокойный, рассудительный, немного занудный, но с юмором (вот чего ей всегда не хватало!). И с неистребимым чувством ответственности за «своих».
С ним она как-то быстро сошлась. И понимала его даже лучше, чем родную дочь. Наверное, поэтому и согласилась на их брак сразу же. А может, она уже что-то чуяла?..
Они будут счастливы. Она знала, она чувствовала это. Вот, скоро она избавит их от хлопот, связанных с её болезнью и погребением. И всё у них будет отлично. А к ней на могилу пусть ходят пореже. Она им так и сказала. Дочь плакала. Игорь понял.
Вот круг мыслей и вернулся снова к ней самой.
Она, Ирина Петровна Бережная, лежит где-то здесь, в ослепительной белизне реанимационного отделения Первой клинической больницы Ростова-на-Дону, и, несмотря на кошмар химеотерапии и всё остальное, очень быстро умирает от саркомы.
Иссохшие руки, ноги, и внутренние органы, к счастью, уже не причиняют ей мучительную боль. Болезненные уколы, унизительные процедуры оказались напрасны. Мужество и терпение, всегда выручавшие её, на этот раз не помогли. Правда, борьба шла не с внешним врагом, а с… Конец, никуда не денешься, близок.
Наверное, нужно проститься с …? Но она уже простилась. После стольких дней борьбы и неумолимо прогрессирующего ухудшения, когда ей (как, впрочем, и окружающим) всё стало окончательно ясно, она попрощалась и устно, и письменно со своими: дочкой, зятем и остальными родными и близкими. Подписала завещание.
Ну, составила-то и подписала она его задолго до всего этого.
Сразу после первого же обследования, когда бегающие глаза молодой, незакаленной ещё людским горем и смертью, профессорши, сказали ей всё. И родственников приводить было лишним – она поняла правильно, но, как оказалось, слишком поздно.
Они боролись. Она боролась.
Конечно! Чтоб она – да не боролась!..
Сразу согласилась на операцию. Жалко, что нельзя прооперировать мозги. Сейчас она попросила бы убрать тот самый стержень, который не даёт расслабиться, опустить руки, безвольно поникнуть в объятиях близких, разрыдаться, забиться в истерике, окунувшись в пучину отчаянной, безысходной тоски – по той жизни, где она недолюбила, недоучила, недовоспитывала, недоделала, недо… Так много всего…
Что это? Звук?
Нет, ЭТО не было звуком.
Какое-то новое ощущение.
Она ничего, совсем ничего не чувствует физически. Словно тела нет. Но что-то не так, совсем не так, как было раньше – вот, буквально секунду назад!..
Может,