«Лучистого». Гриф – от списанной школьной гитары. Фирменные
звукосниматели я выменял на фарфоровую статуэтку. Статуэтка с моей
фамилией всплыла на допросе фарцовщика Алика Кузькина.
– Покажи дневник, – попросил как-то удивительно рано вернувшийся со
службы отец.
– Зачем? – спросил я.
– Я хочу знать, что у тебя по физике.
– Нормально у меня по физике!
– Почему по физике? – удивилась мать.
– Потому что он мастерит свои гитары из раскромсанных телефонов-
автоматов! «Вот змей, а говорил, что фирменные» – ругнул я Алика Кузькина. -
Понятно?
– Негодяй! – закричала мать, – как ты мог! – Было не совсем понятно, чем
возмущена мать: воровством домашней статуэтки или распотрошением
общественных телефонных автоматов.
– Сию же минуту вынеси весь этот битлизм из дома, – приказал отец.
– Я имею законную жилплощадь и право на собственность!
– Ну, тогда на основании ответственного квартиросъемщика вынесу я, – заявил
отец и тронулся к моему музхозяйству.
– Не тронь, или я тебя урою, – мрачно пообещал я.
– Ах ты, Махно! Японский городовой, ах ты, власовец! Хобот крученный!
Советская власть с Гитлером справилась, а с тобой, битлаком, в два счета
разберусь! – кричал отец, топча ногой записи «дипперполцев».
В книжном шкафу задрожали стекла, с полки упал и сломал себе голову
пластилиновый Ричи Блэкмор.
– Что ты делаешь, – закричала мать, – я, между прочим, деньги на эти кассеты
давала.
– Делают в штаны, а я перевоспитываю твое воспитание! Вырастила Махно! -
Разобравшись с записями, отец приступил к гитаре. Я выпятил грудь и засучил
рукава.
– Ты что на меня, советского офицера, руку вздумал подымать? Да, да, да я, я
тебя… Да я з-з-з – знаешь … Да я так их, их, их. Су, у, уб, бчиков крутил!
– Надорвешься! – сопел я под тяжестью отцовского тела
– Посмотрим, посмотрим, – заваливая меня в кресло. Послышался хруст
ломающейся гитары.
Казалось, это хрустит не гитара, а весь мир, да что там мир, хрустела и
ломалась Вселенная.
– Я тебе этого никогда не прощу, – плачущим голосом пообещал я отцу и сгреб
под кровать гитарные ошметки.
– Ничего, ничего, – хорохорился победивший отец, – еще будешь благодарить!
– Пусть тебя начальство благодарит, а я ухожу из твоего дома.
Квартиросъемствуй без меня! – и, громко хлопнув дверью, я выбежал на двор.
Неделю я не ночевал дома. Дни проводил на берегу лесного озера,
примыкающего к нашему микрорайону: здесь пахло молодой листвой и
озерной тиной. Ночь коротал на чердаке: под ногами хрустел шлак, по ноздрям
шибало птичьим пометом. Я осунулся, почернел, пропах костром, тиной и
голубиным дерьмом. На восьмой день на меня был объявлен розыск. На
девятый, как отца Федора с горы, меня сняли с