не
совсем трезвых личностей не было решительно ничего: ни кистей, ни венков,
ни лент, ни даже гробов.
– Надо позвонить в органы, – посоветовал я матери.
– О чем ты говоришь! – воскликнула она. – Ведь его, по существу, уволили
оттуда.
– Но, заметь, с ветеранским пайком, – привел я весомый аргумент.
– Ты думаешь, может что-то получиться?
– Уверен! Тех, кого вчера увольняли, сегодня числят героями!
Я оказался прав! Органы выделили на изготовления гроба: доски, красный
обшивочный материал и даже ярко-малиновые кисти. Вновь в мой лексикон
вошли слова: долото, ножовка, рашпиль и стамеска…
Все, что осталось у меня от отца – несколько его черно-белых снимков, да
обшитый шпоном табурет. Однажды встретившиеся на хитро сплетенных
дорогах человеческих судеб, свидимся ли мы вновь? Глядя на «табуретку
мира», уверен, что встретимся.
Встреча
Чем дальше я удаляюсь от дней упорхнувшего детства, тем чаще снится
мне мой старый окруженный стеной покосившихся сараев двор – место, где
прошли лучшие дни жизни. Чем отдаленнее от меня улица, где я когда-то жил,
тем явственней видится мне в ночных эмигрантских сновидениях
скособочившаяся фанерная будочка киоска «Союзпечать» на её углу, из которой
с завидной регулярностью в дни родительской получки приходили ко мне
книжки на лощеной бумаге.
Крутится дочь у навороченного «лазера» и ломается под новомодные
хиты, а я смотрю на нее и вспоминаю, как стоял, раскрыв рот, дрыгаясь под
звуки «босанов» и «шейков», что неслись из окон канувшего в лету ресторана
«Плакучая ива».
Но странное дело: чем отчетливее вижу я старость, угрюмо глядящую на меня
из мути зеркальных глубин, тем трудней мне разобраться, где заканчивается
реальность детских воспоминаний и начинается придуманная мной же история
о событиях минувших дней. Может вовсе и не существовал тот двор, который,
исчезнув с лица земли, по-прежнему хранит мои следы? Может я никогда и не
стоял у того ресторана и не слушал музыку давно уже не существующего
оркестра?
Как безумно далеки те годы! Только сны, пожелтевшая фотография лопоухого
мальчугана в коротких штанишках, да стопка виниловых пластинок и связка
выгоревших тетрадных листков – вот, пожалуй, и все, что осталось от детства.
Но разве может размытый временем лист, или чудом сохраненная обложка
школьного дневника служить веским аргументом в пользу реальности
минувшего, если такая могущественная штука, как память, сомневается в его
достоверности?
Мои музыкальные способности проявились рано и своеобразно. Так,
например, разорвав очередную футболку, я, вместо того, чтобы изображать
горе, нес её домой, горланя приятным дискантом модную в те времена песню
(безбожно