к доскам. Солнышко накрошила зубами несколько фруктов из вазы Хэла, чтобы сделать на обед что-то вроде фруктового салата, но с каждой съеденной горстью нарезанных фруктов становилась нагляднее вся неуместность житья в таком неуютном уединенном месте. Но если детям было ясно, каким грязным, холодным и неподходящим было их новое жилье, то все остальное яснее не делалось.
– Мы хотели использовать хранилище документов для того, чтобы узнать побольше о Жаке Сникете, – сказала Вайолет, – но, кажется, в результате узнаем больше только о самих себе. Как вы думаете, что написано про нас в досье, о котором упоминал Хэл?
– Не знаю, – отозвался Клаус. – Не думаю, чтобы и Хэл это знал. Он ведь сказал, что не читает бумаг.
– Сиирг, – произнесла Солнышко, что означало «Я побоялась его расспрашивать».
– Я тоже, – призналась Вайолет. – Нам нельзя привлекать к себе внимание. В любой момент Хэл может узнать, что нас разыскивают как убийц, и нас потащат в тюрьму, прежде чем мы успеем что-нибудь разведать.
– Один раз мы выбрались из тюремной камеры, – заметил Клаус, – но вряд ли это получится снова.
– Я подумала, если нам удастся просмотреть страницы из записных книжек Дункана и Айседоры, – сказала Вайолет, – мы найдем там ответы на наши вопросы. Только записи их очень трудно разобрать.
Клаус нахмурился и повертел туда-сюда обрывки страниц, как будто складывал кусочки головоломки.
– Гарпун разодрал их в клочья, – сказал он. – Послушайте, что пишет Дункан: «Жак Сникет работал в Г. П. В., что означает Группа…», а дальше на середине фразы разорвано.
– А на этой странице, – подхватила Вайолет, беря в руки страничку, о которой я даже и думать не хочу, – написано:
И перед объективом, и перед толпой
Предпочитает Сникет всегда стоять спиной.
Видите – рифмованное двустишие, наверное, его написала Айседора.
– А на этом клочке стоит «квартира», – продолжал Клаус, – и еще изображено что-то вроде половины карты. Возможно, речь идет о квартире, где мы жили у Джерома и Эсме Скволор.
– Не напоминай. – Вайолет содрогнулась при мысли о всех злоключениях, пережитых в доме № 667 на Мрачном проспекте.
– Рабейв. – Солнышко показала еще на один обрывок.
– Тут два имени, – подтвердила Вайолет. – Одно – Аль Фонкут.
– Это который написал ту противную пьесу, в которой Граф Олаф заставил нас участвовать, – напомнил Клаус.
– Да, знаю, но второе имя мне незнакомо: Ана Грамма.
– Ну, раз Квегмайры расследовали злодейский умысел Графа Олафа, это может быть кто-то из его помощников.
– Вряд ли крюкастый, – усомнилась Вайолет, – и не лысый с длинным носом. Ана – не мужское имя.
– Может, оно принадлежит одной из напудренных женщин, – предположил Клаус.
– Орландо![6] – выкрикнула Солнышко, что означало «Или тот, который не то мужчина, не то женщина».
– Или кто-то, кого мы еще