прикусываю губу, жалея, что не предложила ему чего-нибудь другого. Мы далеко от наших степей, в месте, которое Ба зовёт Краем Озёр. Конечно, Бенджамин понятия не имеет, что такое квас. И наверняка на вкус он ему покажется странным.
Ягнёнок блеет – неожиданно громко для такого крошечного существа.
– Это для ягнёнка! – Мысль приходит так неожиданно, что я почти кричу.
– Э-э, я, наверно… – Бенджамин с сомнением косится на избушку, и я пугаюсь, не проснулась ли она и не сделала ли что-нибудь ужасающее, например приподнялась или вытащила когтистую ногу. Я смотрю на неё краем глаза и выдыхаю с облегчением: избушка всё ещё спит.
– Ну пожалуйста. – В груди ноет – я так хочу, чтобы он остался. – Я ещё не встречала никого из местных, и мне хотелось бы расспросить тебя о городе и… – Мой голос обрывается, когда я смотрю в карие глаза Бенджамина. Они такие большие и добрые, что моё сердце радостно замирает. Я понимаю: он останется.
– Хорошо, – улыбается он, – я попробую квас и покормлю ягнёнка, если ты принесёшь немного горячей воды.
Я иду очень тихо, стараясь не разбудить избушку. Когда я была маленькой, мы частенько играли в одну игру – «шаги Яги»: я должна была незаметно подкрасться к избушке и дотронуться до её ноги; если же она замечала меня, то топала ногами и прогоняла. Благодаря этой игре я знаю все слепые и глухие места избушки, все потайные уголки, где можно сидеть и наблюдать за живыми, оставаясь незамеченной.
Ба спит в своём кресле у печи. Я решаю, что лучше предложить Бенджамину какао: этот вкус ему, должно быть, знаком, да и пить он его будет дольше, чем квас. Я тихонько беру три кружки с полки над очагом, насыпаю в две из них какао, сухое молоко и сахар, а затем во все три наливаю горячей воды из чайника, пыхтящего на огне.
Джек с глухим стуком приземляется на крыльцо и семенит ко мне, цокая когтями по деревянному полу. Я стреляю в него гневным взглядом и подношу палец к губам. Он останавливается, склоняет голову и приподнимает крылья, будто бы извиняясь.
Я тихонько крадусь к выходу, Джек следует за мной, стуча когтями ещё громче. Вот честно, порой мне кажется, он так и хочет, чтобы я попала в переделку.
Бенджамин сидит на большом камне прямо за забором, перед ним открывается вид на долину. Камень достаточно большой для нас обоих, и меня снова охватывает трепет: ещё мгновение – и я буду сидеть рядом с настоящим, живым человеком.
Может, мы поговорим, а потом подружимся. Может, он снова заглянет ко мне, мы будем гулять и играть в игры, как все нормальные дети, – по крайней мере, мне кажется, что именно так и делают друзья. От этой мысли моё сердце переполняется радостью и готово лопнуть; кружки в руках подрагивают.
Ворота из костей загремят и наверняка разбудят избушку, так что я перешагиваю через забор там, где он обрушился. От прохладного порыва ветра у меня перехватывает дыхание. Мне нельзя выходить за забор, но каждый раз, как я это делаю, пусть даже я отойду всего на несколько шагов, я чувствую себя более живой. Кажется, всё вокруг становится больше, а цвета – ярче. Интересно, испытывала ли мама что-то подобное, когда сбежала