в голове как дробь, с каждым движением вонзаясь в горящую плоть. Осколок – в лицо. Ну и экзик разбило. Очень мешал автомат, но бросать нельзя. В какой-то момент я все же застонала и стала сползать. Чума поддернула меня, поставила на ноги.
– Пошли, Маус! Пошли! Я связалась с нашими. Только до Ленина дойти, они заберут. Пошли!
До Проспекта – всего полкилометра. Эту местность мы уже знаем, здесь ничего нет больше. Сюрпризов быть не должно. Хорошо, что на пальбу никто больше не вышел – для дружков, как видно, разборки дело привычное. А сейчас глубокая ночь. Жаль, что не прошли Дождево до конца. Блин, а как я послезавтра на работу-то пойду? Эта мысль до того перепугала меня, что даже боль уменьшилась.
Через еще одну вечность мы дошли до Ленина. Конечно, и этот проспект, как и другие, был полностью завален, но несколько дорог в городе расчистили, когда восстановили Завод. Здесь могла пройти машина. Я уже почти ничего не соображала, все мысли вытесняла пульсирующая острая боль, как будто в голове взорвался атомный фугас, и даже было все равно – что у меня с глазом, и даже уже почти все равно, что же теперь будет с работой. Я вцепилась в Чуму и практически висела на ней. Но висела цепко, как обезьяненок за мамку держится – я по телевизору видала до войны. Потом я услышала шум мотора, лязг открываемой дверцы, и правым здоровым глазом – лицо Ворона. Стало легче – меня перехватили с другой стороны.
– Давай, давай, Маус. Держись!
Меня запихали на заднее сиденье. Ворон достал шприц-тюбик, воткнул мне в бедро.
– Сразу надо было, – услышала я. И невнятный ответ Чумы, мол, времени не было. Потом машина тронулась. Меня качнуло, я громко застонала, но затем боль стала помаленьку стихать. Я погрузилась в забытье.
5
Пробуждение наступило очередной раз, правым глазом я увидела свет. Левый был плотно закрыт неприятно давящей повязкой. Боль оставалась, но вполне терпимая, несильная. Я слегка повернула голову (в ней что-то болезненно колыхнулось): ну конечно же, это наш госпиталь. По крайней мере, мы так называли эту подвальную комнатушку – с окном, самую светлую в подвале. В руку мне была вставлена канюля, сверху по трубке что-то капало. Рядом со мной вдруг оказался Зильбер. Это не позывной, а фамилия у него такая. Давно уже старый военный хирург сотрудничал с нашим ГСО. Ну просто на самом деле приходил, когда нужно было, а нужно было часто.
– Евгений Михалыч, – прошептала я. Зильбер скривил лицо.
– Лежи спокойно. Болит? Еще лекарства добавить?
– Да не, не сильно болит. Евгений Михалыч, что у меня с глазом?
Доброе лицо Зильбера, прорезанное морщинами, помрачнело.
– Глаз все, Маша. Глаза нет. Но жить будешь. Могло быть хуже.
Некоторое время я переваривала эту информацию. Вот, значит, как. Мне восемнадцать лет. Одного глаза уже нет, и это – навсегда. Но я вижу свет вторым глазом. Я жива. Могла вчера остаться там. Если бы не Чума – осталась бы точно… где она, кстати? Блин, надо ее поблагодарить – да даже и не знаю, не благодарят