и на войне Бог милует.
– Русские должны либо побеждать, либо умереть, так уж повелось у нас на седой Руси. Ну, а то, что нас мало, ваше превосходительство, не тужите. Зато в бою тесно не будет. – Дьяков обстоятельно вытер платком блестевшие от масла губы и, придвинув оловянную кружку с надписью «Берегись, душа, утоплю», подул на коньячного цвета кипяток. – Конечно, тошно всё… Там, где развевается русский флаг, крови, по идее, быть не дулжно. Но такой уж у нас крест… Горек и труден солдатский хлеб. Руки в крови, мундир в грязи, зато душа чистая.
– Вот только совесть, – Кусков поник головой, ероша пальцами волосы. – Разве мыслил я когда, голубчик, что мне придется именем России, Отчества нашего, проливать кровь, жечь дома, сеять гибель? Ведь понимаешь, друг мой, – Иван Александрович подался грудью к Дьякову, глаза его горели волненьем и болью. – Совесть ведь еще долж-на быть… Поедом меня ест! Тяжко.
– А вам не кажется, – сотник решительно отставил недопитую кружку, серьезно глядя на командира, – что совесть губернатора иль ставленника крепости, как вы… и совесть, скажем, простого зверовщика – сие рещи разные?
Кусков усмехнулся в кулак, всматриваясь в светлые, преданные глаза есаула, и молвил с укором:
– Да разве у человека может быть две совести, два сердца, две души? Нет, есаул, может, у кого и есть, да токмо не у русака.
Глава 6
И снова в горнице Кускова густилась тишина. В приоткрытое волоковое окно влетали запахи и голоса теплой ночи. У сторожевых башен устало брехали собаки не то со скуки, не то откликались на холодную волчью выть. Часовые время от времени выходили из мрака как беззвучные, серые тени, и вновь исчезали во тьме. Влетавший ветерок колыхал наполовину спущенные плюшевые шторы, заставляя метаться пламя свечей, горевших на стенах и на столе.
Мстислав разомлел от чая, вытянув уставшие ноги. Ему так и не верилось, что он уже побывал в Монтерее, держал глагол с самим губернатором Калифорнии, и вот теперь вновь пребывал за столом в комендантском доме. Говорить боле, казалось, не о чем; душила духота пауз; откровения резали сердце, сердили, приводили в отчаянье.
– Ну, у вас тут опять, я гляжу, баталия? Аж завидно, – вышедшая из опочивальни хозяйка, не чураясь заплаканных глаз, попыталась скрасить тяжелую паузу, вне-сти живую струю в примолкшее собрание. – Семушки-то щелкайте, жаренные с солью. – Катерина привычно принялась убирать со стола грязную посуду, искоса поглядывая на мрачного мужа и сурово молчавшего сотника. – Да что же вы сидите, немтыри, аки испуганные дети? Вбнюшка, Мстислав Алексеевич, в руки себя возьмите! Ведь несусветно же так за столом сидеть, чай, не на панихиде? Ох, и за что же нам, женам, дано наказанье такое Божье? – Длинная, что змея, коса скользнула по плечу есаула, собранная посуда скорбно звякнула в смуглых руках. – И так тут по вечерам скушно да тоскливо, а вы еще молчь ночную переспорить пытаетесь. Может… ерошки59 на стол