которые отчего-то слипались, и отправилась за хозяйкой, мельком отметив, что Игорь, кажется, уснул. Пусть. Поспит, поест, деньги у них есть, за хлеб-сало отблагодарят. Живут хозяева небогато: крыша железная, а домик маленький, старенький, мебель разваливается, сараюшка из жердей, да собачья будка. А собаки не видать. Сдохла, наверное.
Хозяйка, конечно же, будет возражать, русское гостеприимство не требует платы, но им с Игорем надо как-то выбираться отсюда. Как хорошо, что они вышли на этот заброшенный лагерь! Их отвезут на станцию… а лучше прямо домой, они заплатят. Как же хочется спать…
– А собака ваша… умерла?
– А-аа, ты будку собачью углядела. Жива, куда она денется. Муж в сарайке мясо рубит, там она, с ним.
В группе Гордеева их больше не видели. Их вообще больше никто не видел.
Часть 2
Георгий Гордеев
Георгий Гордеев, новоиспечённый инструктор секции походов выходного дня Московского городского туристского клуба, лежал с компрессом на лбу и тихо стонал от бессилия. Он всю жизнь проработал на железной дороге, с людьми, руководил коллективом в несколько сот мужиков, но справиться с квартирной хозяйкой не мог.
– Не стони, всё равно не пущу. Какой тебе поход, ты ж горишь весь, и горлом сипишь, и температура под сорок. Не пущу!
Гордеев покосился в угол, где стоял собранный с вечера рюкзак – новенький, выданный Клубом, с эмблемой Московской Федерации спортивного туризма: голубой земной шар, белая палатка и герб города Москвы – Георгий Победоносец, копьём убивающий змея. В отличие от своего тёзки, Георгий Гордеев чувствовал себя тем самым змеем, корчившимся под копьём.
– Пустишь. Забыла, какое сегодня число? Так я тебе напомню. Сегодня девятнадцатое августа, меня туристы ждут, поход объявлен, народ соберётся… а меня нет!
– Ждут, подождут. Ничего с ими не сделатца, а ты загнёшься, в лесу-то ентом, и туристы твои на станцию тебя поволокут, вот радость-то им будет, начальника дороги на своём горбу на этую самую дорогу ташшить… Болеешь, дак лежи. Счас горчичников налеплю тебе.
Георгий проболтался хозяйке, что в прошлом был заместителем начальника Ярославского региона Северной железной дороги, и теперь пожалел об этом. Сам виноват, не трепись, сказал себе Гордеев. Карьера начальника закончилась «условно-досрочно» с выходом на пенсию, карьера руководителя походов грозила закончиться не начавшись.
Губ коснулось что-то холодное, гладко-приятное. Кружка! Как же хочется пить!
– Нако-ся, хлебни, смородиновый взвар от любой немочи помогает. Попей. Я остудила, холодненького-то хотишь небось?
От кисленького морса стало немного легче, хотя комната кружилась и куда-то плыла, тонула в зыбком тумане. Сквозь туманную завесу доносился ласковый говорок Антонины Сидоровны, от которого тоже становилось легче. О Гордееве никто так не заботился, даже жена, когда она у него была. Жена, музыкантша, пианистка, сердилась, когда он называл её музыкантшей, стеснялась его «железнодорожной» должности и не любила его работу, его дорогу.