лежащие перед ней. Тут первый, здоровый, потом маленькие пойдут, один за одним, как бобы в стручке. Насмотритесь. По местам, каракатицыно отродье!
Матросы глянули на боцмана, кряжистого детину с красными набрякшими кулаками, и неохотно стали спускаться с лееров и вант.
Ромка пошел к Мирославу, сжимая губы, чтоб не выпустить на них улыбку, но тот лишь по-отечески хлопнул его по плечу и улыбнулся сам:
– Доплыли, паря!
– Ага, доплыли. А то я извелся что-то совсем. Месяц на твердой земле не стояли.
– Ходкий корабль, – отозвался Мирослав. – И кормчий попался знатный, ни разу с пути не свернул.
– А как вы определили?
– По звездам да по времени. Ежели бы он хоть на полрумба левее или правее взял, так мы еще неделю плыли бы. Знатные все же моряки эти гишпанцы. Хозяева морей.
– А русские хуже?
– Наши-то? – Мирослав задумался. – Наши в силе, когда Борей налетит. Когда волны выше мачт. Тогда жилы порвут, но выплывут. Корабль из бури на руках вынесут. На доске из ледяного окияна выплывут. А вот чтоб тридцать дней и ночей по звездам, да с курса не сбиться, это нам, русичам, тяжело. Поэтому далеко и не ходим пока.
– А будем?!
– Кто знает? Для этого твердая рука потребна, которая сможет мужиков с печи снять да как следует подтолкнуть. Тогда они далеко покатятся.
– Не зря, значит, говорят «русские долго запрягают, да быстро едут»?!
Мирослав присел на рундук, принайтовленный в тени мачты, Ромка пристроился рядом, прямо на палубе.
– Не зря, если, конечно, про тот самый толчок не забывать.
– А варяги?
– Варяги? – переспросил Мирослав, и на лицо его набежало темное облачко грустной мысли. – Варяги с давних пор силу большую имели. Неистовость. Чуть что, впадали в берсерк, это воинское бешенство такое, и рубили супостата направо и налево. А сейчас мельчают. Сила в них есть еще, да уходит потихоньку.
– Почему?
– Расслабились. Давеча-то они чуть что – поединок, в котором сильнейший выживал. Хилых и слабых сразу на меч али в омут. Выродков всяких, пьяниц, убогих да юродивых, да калек. Девку сватали не за первого встречного, а за самого сильного – из тех, что холостыми остались, конечно. И потомство было – один сотни стоил, если вырасти успевал. А сейчас у них там все нравы смягчились. Детей кривых-косых оставляют. Конунги при своих дворах пиитов завели да песенников, чтоб слух ласкать. Театру при свейском дворе играют. Девки отбились от рук и стали больше на красивых смотреть, чем на доблестных.
– Так что ж в этом плохого, ежели младенцев убивать перестали? Нешто Богу угодно, чтоб хроменького али слепенького на меч.
– Да поди разбери, чего ему угодно, – горько промолвил Мирослав. – Но вот если кривой, хромой да полоумный – от пиитов да красавцев всяких такие часто родятся – вырастет да детей заведет, они тоже будут кривые, хромые да полоумные скорее всего. Поколений пять – десять, и вот тебе уже толпа спиногрызов. Сами дел не делают, а рты разевают. Корми, мол.
– Так что ж, не кормить? Пускай подыхают? – Ромка