разлеживаться, пойдем берег осмотрим на всякий пожарный, – оборвал его Тимоха. – Да пора проводников наших из-под камня вытаскивать – а то забились, дрожат, как оленьи хвосты, – он пренебрежительно кивнул на молитвенно сгорбленные спины двух индейцев, насмерть перепуганных грохотом взрыва, – да к дому править.
– Думаешь, кто выжить мог? – с сомнением спросил второй.
– Мог – не мог, решает бог, а наше дело прыг да скок, – неожиданно срифмовал строчку Тимоха, что свидетельствовало о прекрасном настроении доморощенного пиита.
Мирослав высунул из-за камня всклокоченную голову, покрытую смесью песка и крови. На берегу было тихо. Несколько раз ему мерещился шорох гальки, осыпающейся под чьими-то шагами, и плеск весел, но поручиться, что это не морок, он не мог. Голова невыносимо гудела после удара о какую-то доску. Соль раскаленным прутом жгла разорванный бок. Мелкие морские гады щекотали кожу острыми коготками, пытаясь добраться до теплой алой жидкости, окрашивающей воду в розоватый цвет. Хорошо, что в огромную ванну, вырытую большой сплющенной рыбой, похожей на палтуса, не могли забраться твари покрупнее. Воин явственно различал скрежет и щелканье их челюстей, рвущих на части труп той самой рыбы, почти пополам разрезанной его острым клинком.
Ромка тихонько застонал. В ночи над водой звуки разносятся очень далеко. Мирослав в очередной раз взмолился всем богам, чтобы люди на берегу, если они все еще были там, не услышали этого стона. Тогда они придут и доделают то, чего не смогли завершить огонь и вода.
Глава пятая
На севере рассвет наступает постепенно. Сначала мир превращается из черного в серый. Потом появляются первые тени, густеют. Предметы постепенно выступают из сумрака, приобретая все более четкие очертания, и наконец проясняется горизонт. В тропиках утро приходит неожиданно, словно какой-то атлет метает в небо солнечный диск, который немедля начинает огнем жечь непривычную кожу.
Мирослав разлепил сухие губы, стряхнул с ресниц колючие песчинки и выглянул из-за камня. Разорванный бок отозвался жгучей болью. Выругавшись про себя, он попытался припомнить ночные события.
Память, извлекая из своих темных уголков какие-то обрывки, валила их в одну кучу. Взрыв, огонь, боль. Он тащит едва трепыхающегося Ромку за ворот. Сверкает лезвие ножа, пластая огромную, плоскую, как тарелка, рыбу с полуметровым шипом на конце гибкого хвоста. Удар в живот. Нет, удар был не на мелководье, а подле борта, а парня он тащил уже после взрыва, но до того, как, захлебываясь морской водой, пытался удержать над водой голову и одновременно увернуться от сыплющихся с неба горящих досок. А Ромка… Ромка! Где?!
Позабыв о ране, Мирослав вскочил на ноги, скорчился от резкой боли, но устоял, оглянулся. Он на берегу. Как выбрался из ванны и дополз, память не сохранила, ну да и не до того. Ромки нет! Следы?! Тоже нет! Прибой их смыл. Кричать?! Но тогда на его вопли могут отозваться преследователи, ироды, подорвавшие каравеллу и отправившие на небеса десятки душ, пусть даже не самых невинных.
Мирослав