не сказал.
Весть об их прибытии разлетелась по деревне в мгновение ока, и жители стали сбегаться посмотреть на чудо. Сначала подходили только дети, потом к ним присоединились женщины помоложе и старухи, последними стали появляться мужчины, и скоро носилки словно плыли по людскому морю.
Мирослав сидел спокойно и отстраненно, а вошедший в роль Ромка смотрел гордо, как молодой петух, впервые вошедший в курятник не как цыпленок, а как взрослый кочет. Посмотреть было на что. Большинство обитателей деревни составляли женщины лет пятнадцати – двадцати. Их прелести были едва прикрыты бусами и повязками из перьев. У каждой туземки было несколько десятков украшений, сделанных из корабельных гвоздей, цепочек, зеркал и прочей скобяной мелочи, не считая традиционных, вроде перьев, раскрашенных деревянных клинышков и косточек. Некоторые протыкали себе сразу обе губы или обе ноздри. Одна щеголяла чем-то сильно напоминающим расщепленную берцовую кость, проходящую через обе щеки. Еще у одной Ромка заметил две связки пуль в плетеных карманчиках, подвешенных прямо к соскам, отчего те оттягивались почти до пупа. Но молодых, симпатичных и не очень изуродованных было все же гораздо больше.
Кавалеры мало чем отличались от своих дам и в смысле украшений, и по комплекции. Они были узкокостны, широкозады, ноги у большинства были кривые и тонкие, а через поясные ремни свисали круглые животики. Толпа наседала. Носилки опасно раскачивались, и несколько раз Мирославу приходилось придерживать Ромку за ворот, чтоб он не вывалился под ноги беснующейся толпе. От воплей закладывало уши, а от вони, исходящей от сотни немытых тел, резало глаза.
Носильщики раздвигали людское море, как корабли – набегающие волны. Кто-то упал под ноги толпе, и его крики быстро затихли в общем гвалте.
Ромке стало не по себе. Роль бога, торчащего на шатающемся помосте, ему уже надоела. Парню очень хотелось оказаться на твердой земле, вдали от вони и безумия аборигенов.
Процессия тем временем вылилась на площадку. В самом центре вытоптанного круга возвышался камень со стесанной верхушкой и выбитым посередине углублением. По краям были вырезаны какие-то иероглифы, покрытые бурыми подтеками самого неприятного вида. Вокруг на шестах колыхались мужские штаны. Здесь были и бархатные панталоны знатного дворянина, и дерюжные портки простого моряка – драные, потасканные, с огромными дырами и махрой обтрепавшихся штанин. Вокруг горели костры, над которыми жарились огромные куски мяса. Его никто не переворачивал, потому сверху на них еще вскипали пузыри жира, а низ потихоньку превращался в головешки. Чуть поодаль в кучу был свален разнообразный хлам, очень похожий на обломки корабля.
Вот, значит, куда подевались вещи, прибитые к берегу ночью. Аборигены собрали все до последней доски. А где тела?
Ромка оглянулся на Мирослава и заметил, что тот во все глаза смотрит на мясо и будто не может чему-то поверить.
– Дядька Ми… – начал он и осекся, заметив, что один из кусков сильно напоминает человеческую руку,