у нас монах.
– Димыч, по старой памяти, огребёшь ведь сейчас, если не заткнёшься…
Но дом и вправду Антону глянулся, и он его купил. Обжиться толком так и не смог. Было у него тут по-солдатски чисто и по-мужски неуютно. Только самое необходимое. В просторной комнате с низкими окнами (а подоконники были такой ширины, что просились сюда горшки с цветами, и уж кто-то из пациентов подарил Антону герань) стоял в центре стол, обычный, кухонный, застеленный зелёной клеёнкой. Слева – ближе к печке, кровать, доставшаяся в наследство от прежних хозяев – раритет тоже: железная, с панцирной сеткой. Да узкий шкаф, да один стул, да полки с книгами – больше и не было у Антона ничего. И оттого казалось, что места много – Антон так любил, так дышалось легко.
Никакой скотины, вопреки пророчествам и даже призывам папы Димы, Антон так и не завёл. Привязалась к нему только кошка, и то была не совсем его – напополам с соседкой. Та поила Мурку молоком от своей коровы, в домовитом соседском сарае, где хранились запасы, как положено – водились и мыши. Отрада и охота. К Антону же кошка приходилась отсыпаться и отдыхать от домогательств хозяйских детей, то и дело склонявших её на игру. Кошка была уже старой, и играть не хотела. Влекла её и колбаса, которую Антон покупал себе. Магазин в селе был один, и деревенские колбасу эту – Бог знает, когда завезённую – не брали. И дорого, и брезговали: неизвестно чего туда напихали. Может – бумагу туалетную. То ли дело – свою курицу зарезать, свинью заколоть…
Но кошка не сомневалась и не опасалась, что колбаса сделана из её родственников. Кошка быстро просекла, что Антон не умеет как прочие люди – бросить ей колбасную шкурку с барского стола. Он любой кусок делит пополам: себе и ей. И кошка расплачивалась за добро как умела. Сколько раз скрашивала она Антону зимние утра, когда в знобкой, нетопленной ещё комнате, просыпался он, уткнувшись подбородком в пушистый мурлычащий «воротник». Да и когда тебе в глаза кто-то смотрит, твой взгляд ловит – веселее ж?
**
К вере Антон потянулся в старших классах школы. Понять – отчего он вдруг задумался о Боге – никто не мог, даже егородные. Одно дело – взмолиться, если припрёт: кто-то вдруг заболеет, или решаться будет что-то важное – например, грядёт экзамен. И совсем другое – без видимых причин начать перекраивать свою жизнь. Соблюдать посты – не только четыре раза в год, многодневные, но даже по средам и пятницам. По субботам отправляться на вечернюю службу, а по воскресеньям, когда всю семью так тянет поспать подольше – как по часам уходить к восьми утра на Литургию.
Мама считала это сначала «прибабахом», потом «фанатизмом», потом забеспокоилась всерьёз и стала советоваться с папой – не нужно ли показать Антона психиатру? Папа говорил – мальчишечье ещё, пройдёт.
Мама присматривалась. Антон стал – она всё искала, каким словом описать его, нового. Потом поняла, он стал – тихий. Уже не спорил с ней по пустякам. Когда