очень прилично, не меньше половины бутылки. А завтра, в восемь двадцать утра, когда поезд прибудет в Москву, их уже будет ждать машина лечебницы. И мелькнула мысль, какая-то ехидная, злорадная: «Интересно, господа психиатры, что вы со всем этим будете делать?»
Но впереди еще была ночь. Теперь до утра стоянок больше не будет. В соседнее купе дверь тоже была приоткрыта. Там ехали два гея. Они тоже припозднились, не спешили ложиться спать. Тот, что брутальнее, смотрел фильм по плееру, обнимая своего друга так, как парни обычно обнимают девушек – по-хозяйски закинув руку ему на плечо.
Второй, худенький, изящный, совсем молодой (и двадцати лет ему, наверное, не было, напоминал он стриженую девчонку), вышивал, умело обращаясь с иглой. Вышитая картина – букет лилий на столе, в глиняной вазе – была им почти закончена.
Антону хотелось напроситься к ним в купе, в конце концов, не последняя бутылка коньяка у него была – с Аней нельзя ехать без солидного запаса. Но он не посмел. Чувствовал: у них своя каста, его не примут. Хотя ему ничего от них не надо было, только, так сказать, погреться у очага. Вместе этого он налил себе ещё полстакана.
Через некоторое время он понял, что засыпает сидя, голова падает на грудь, и как бы ему не свалиться прямо в коридоре. Из раннего детства он помнил, как такой же вот пьяный дядечка ночью свалился с верхней полки и выбил себе зубы. Как он утром выл, обнаружив это!
Антон прошёл в купе, лёг поверх одеяла и почти сразу уснул.
…Оказывается, это была просто пустыня. Но не живописная земная пустыня – с барханами, с какой-никакой растительностью, хоть с теми же кактусами. С изредка пробежавшей ящеркой, Земная пустыня, где ночами бывает холодно, и жгут свои костры бедуины, а над головами – небо, полное звезд.
Это была – без конца и края – серая, растрескавшаяся, бесплодная почва. Самое страшное слово – бесплодная. И небо над ней – такое же серое. И ничего, ничего вдали, кроме горизонта, где земля и небо сливались. И эта бесплодная, иссушённая почва – была жизнь Антона. Целую вечность предстояло брести ему по мёртвой земле, рассматривая каждую трещину. Эти трещины были не только под ногами, но в его душе, в его сердце. Потому что каждая из них была той минутой, или даже той мыслью, когда Антон предал самого себя, или предал другого. Отступил от себя такого, каким должен был быть. Сказал злое, или сделал недоброе, подлое. Что может тогда и не казалось таким, но ясно он понял это сейчас.
И не было тут надежды увидеть что-то другое. И это была – вечность. И это был – ад.
Глава 13
Психиатрическая клиника расположилась за городом – в таком тихом месте, что даже деревни никакой к ней близко не было. Внешний её облик заставлял скорее вспомнить о старинной усадьбе или монастыре. Двухэтажные корпуса выложены из красного кирпича с нарядной белой отделкой, окна – арками. Там и здесь по стенам вился девичий виноград или плющ. Просторный сад, обнесённый, правда, надёжным высоким