обнять её, ухаживать за нею. А как это мучительно было ему!
Начинало уже темнеть за окном. Антон приподнялся, чтобы включить светильник над постелью. И увидел, что глаза Ани открыты, и она смотрит на него. Причём смотрит как раньше – испуганным страдающим взглядом. И лоб её покрыт мелким бисером пота.
Он рывком нагнулся над ней:
– Как вы себя чувствуете?
У Ани глаза вскипели слезами:
– Антон Сергеевич, мне так плохо! Я так устала! Сделайте что-нибудь, я больше не могу!
– Но скажите же мне, что значит «плохо»? Что вы чувствуете?
– Я как будто давным-давно не спала…
– Но вы только что проснулись.
– Я не сплю, Антон Сергеевич, не сплю – я будто в чёрную яму проваливаюсь. Знаете, вот когда болеют тяжело и борются за каждую минуту, за каждый вздох, когда думают – скорее бы ночь эта кончилась, увидеть бы день ещё хоть раз. Так я хочу выбраться из этого омута, о котором вы говорите – «сон». А когда я просыпаюсь, это снова не я. Точно что-то вытесняет меня, и душит, душит… Мне самой не остаётся места. И опять сознание тонет – в темноте. Что это, Антон Сергеевич?
– Анечка, уже через несколько часов мы будем в больнице. Там вам смогут помочь, обязательно. Вы только постарайтесь не сопротивляться. Всё, что вам будут говорить – надо исполнять.
Она закрыла глаза и снова прислушивалась к ощущениям внутри себя. На лице её было выражение муки.
– Вы, может быть, хотите поесть? Или пить? Чаю? Вы давно не ели.
Голова её качнулась на подушке:
– Нет, нет…
И ещё она открыла глаза, и ещё спросила:
– Антон Сергеевич, а если мне уже никто не сможет помочь? Так ведь я больше не могу – как сейчас. Вы врач, подскажите мне, как легче можно умереть?
– О чём вы думаете, Анечка?!
Аня повернула к нему голову, и он увидел, как глаза её начинают наливаться чернотой. Так бывает в летний день, когда на солнце набегает туча, и сразу темнеет всё вокруг. Антон поспешно отнял руки, которыми придерживал Аню за плечи.
Аня медленно села, смотрела в окно. Её лицо менялось. Тени ли это были от вечернего света? Ничего не осталось робкого, мягкого в её лице, как было только что. Теперь оно казалось холодным, застывшим.
– Всё пошло не так, правда? – спросила она, спустя несколько минут. Даже не спросила, а будто утверждала.
– Что не так, Анечка?
– Всё, что ты хотел. Полное разочарование. Хоть что-то из твоих идеалов, уцелело, а? Тебе на смешон теперь твой прежний религиозный пафос? Это же надо было родиться таким наивным и поверить, что в любом храме всё – как в раю, что там все – без греха. А потом увидеть, что там всё, как в миру. А того, кто готов служить истово, считают просто дураком, и смеются над ним.
– Аня, – со страхом спросил он, – Почему вы об этом говорите? Вы же об этом ничего не знаете…
– Зато ты теперь знаешь, –