средства следовали одно за другим в полнейшем беспорядке; иногда они съезжали с колеи и пересекали поля, натыкаясь друг на друга и создавая такую красочную неразбериху, что напоминали нашествие азиатской орды. Пехотинцы выглядели прекрасно, хотя их походу мешали дожди и дорожная грязь. Большое число женщин присоединилось к армейской колонне, чтобы сопроводить мужей до первого привала и там в последний раз попрощаться с ними. Некоторые женщины несли на руках своих детей. Вид одной из них весьма тронул меня. Она была очень молодой, с нежным лицом и красивой шеей. Красно-белый головной платок был повязан на ее светлых волосах, а кожаный пояс стягивал на ее талии сарафан из синей хлопчатобумажной ткани. К груди она прижимала младенца. По мере своих сил она старалась не отставать от шагавшего в конце колонны солдата, красивого парня с загорелым лицом и с развитой мускулатурой тела. Они ничего не говорили, но шли, не спуская друг с друга любящих, полных душевного мучения глаз. Я видел, как трижды подряд молодая мать протягивала солдату младенца для поцелуя.
Великий князь Павел Александрович и графиня Гогенфельзен пригласили кроме меня только Михаила Стаховича, члена Государственного совета по выборам от орловского земства, одного из русских, наиболее пропитанных французскими идеями. Я нахожусь в атмосфере искренней и теплой симпатии.
Когда я вхожу, все трое приветствуют меня возгласом: «Да здравствует Франция!» С прямотою и простотою, ему присущими, великий князь выражает мне восхищение единодушным порывом, который заставил французский народ лететь на помощь своей союзнице:
– Я знаю, что ваше правительство не колебалось ни одной минуты, чтобы поддержать, когда Германия принудила нас защищаться. И это прекрасно… Но что весь народ мгновенно понял свой долг союзника, что ни в одном классе общества, ни в одной политической партии не было ни малейшей слабости, ни малейшего протеста, – вот что необыкновенно, вот что величественно…
Стахович подхватывает:
– Да, величественно… Но современная Франция лишь продолжает свою историческую традицию: она всегда была страной великих дел.
Я соглашаюсь, подчеркивая:
– Это правда. Французский народ, который столько раз обвиняли в скептицизме и в легкомыслии, это, несомненно, тот народ, который чаще всего бросался в борьбу по бескорыстным мотивам, который чаще всего жертвовал собою ради идеи.
Затем я рассказываю моим хозяевам о длинном ряде событий, которые наполнили собою последние две недели.
Они, со своей стороны, передают мне большое число эпизодов, которые указывают на единение всех русских в желании спасти Сербию и победить Германию.
– Никто, – говорит Стахович, – никто в России не согласился бы, чтоб мы позволили раздавить маленький сербский народ.
Тогда я спрашиваю у него, что думают о войне члены крайней правых партий в Государственном совете и в Государственной думе, этой влиятельной и многочисленной партии, которая устами князя Мещерского, Щегловитова, барона Розена,