он. Он, однако же, оставил некоторую надежду, надежду на то, что «громадная и лежащая на боку волна восточного населения» вскоре может быть «взбаламучена (приведена в движение) и очищена встречными потоками» и «отбросит ночной кошмар, который на протяжении столь длительного времени держал в оцепенении ее недвижный ум» (С. 64).
Здесь важно упоминание о том, что американский мыслитель Ральф Уолдо Эмерсон, выражая превалировавшие настроения мудрецов в Америке XIX столетия, просто, но и, очевидно, обоснованно удивлялся самой мысли о том, что «отцы-основатели» США могли быть взяты в плен или попасть под воздействие чего-либо китайского. Возможно, в какой-то степени и могло быть так. Однако представляется, что это было нечто декоративное, внешнее, кратковременное и создавшееся под воздействием неких сообщений, информации, частных мнений, но не основанное на реальном и близком глубоком знакомстве с Китаем и его реалиями.
Именно XIX век явился тем столетием, когда американцы впервые действительно и на практике начали знакомиться с Китаем и китайцами. И вот тогда-то Эмерсон и сделал вывод о том, что всей китайской цивилизации была присуща одуряющая порочность.
Иными словами, то, что представлялось американцам пороками, составляло содержание того, что предстало перед ними в виде китайской цивилизации.
Эмерсон считал, что пик китайской мудрости – это производство чая. Здесь, с одной стороны, признавалось, что китайцы внесли этот вклад в мировую цивилизацию. С другой стороны, очевидно, что американцы исходили из того, что и они, и европейцы внесли в мировую цивилизацию настолько большее, что имели основания так говорить о Китае и о китайском чае.
Эмерсон осуждал Конфуция за то, что тот простил и рационально обосновал все социальные несправедливости Китая.
Эмерсон сравнивал Китай с «кричаще безвкусной вазой», которую он ненавидел.
В этих словах было выражено столкновение взглядов тех американцев, которые выступали против социальных несправедливостей и привычных и принятых в Китае настроений в пользу оправдания этих несправедливостей. Причем такое оправдание подавалось в Китае как глубочайшие в мировой истории, культуре и цивилизации мысли китайских мудрецов, превосходящих мыслителей всех иных наций.
Вопрос о социальной справедливости сразу же разделил американцев и китайцев, если говорить об их первом знакомстве со взглядами друг друга.
Эмерсон сравнивал Китай с громадной и лежащей на боку волной восточного населения.
Это совпадало в какой-то степени и с мнением А. С. Пушкина о «недвижном Китае», и с мнением Наполеона, который считал, что Китай пока еще спит и опасность для остального человечества нагрянет тогда, когда Китай проснется.
Эмерсон выражал надежду на то, что встречные потоки, то есть веяния мысли, идущие из Америки, Европы, смогут взбаламутить и очистить эту волну, отбросить ночной кошмар, который держал в оцепенении