шло как по маслу: дверь заперта и нет ни единого намека на то, что я могу ее открыть изнутри.
И почему я решила, что этот мужчина позволит мне уйти?
После предложения Мэта я навела кое-какие справки о военном хирурге Климе Чехове и этого хватит с лихвой, чтобы понимать: если не выберусь отсюда, Клим не отпустит, потому что ему не понравится моя правда. А в том, что я ему все расскажу, даже и сомневаться не стоит. Такие умеют добывать информацию. Вон как лихо перекрыл канал наркотиков. Такую шумиху поднял, до самой верхушки дошел. Его даже убить пытались, но он не отступил и добился-таки своего. Жесткий, волевой. Что ему стоит вывести меня на чистую воду? Даже если он уже не воюет, а имеет собственную клинику неотложной хирургии и реабилитации бывших военных, он все равно опасен. А я не хочу становиться ещё и его заложницей.
Но как выбраться, если дверь заперта, а спальня, та самая, где у нас ночью едва не случился секс, находится, если меня не подводит память, на втором этаже?
Со стоном разочарования сползаю на пол. Проклятье.
Думай, Кира, думай! Тебе же не первый раз выбираться из патовой на первый взгляд ситуации. И ничего, что раньше можно было позвонить Мэту – я старалась выпутываться из проблем самостоятельно. А сейчас даже призрачной перспективы помощи со стороны нет. Сама. Упираюсь затылком в гладкую деревянную дверь, давая себе мысленного пинка. Двигайтесь же шестерёнки проклятые, ну же!
Я могу остаться здесь и дождаться хозяина, а могу…
Вскакиваю на ноги. К окну, которое оказывается балконом с кованой оградой. Перегибаюсь, оценивая высоту, и ругаюсь сквозь зубы. Второй этаж? Ага, как же! Третий, с каменной дорожкой под балконом, и ни единой возможности спуститься или выбраться на крышу. Только раздвижная лестница у гаража, которую мне ни за что не достать.
Все предусмотрел, надо же. Неужели предугадал, что я захочу сбежать? Черт!
Бью ладонями по ограде. Злость полынной горечью растекается по венам. Нет! Я не могу просто сдаться. Не могу. И раскат грома мне насмешкой. Вздрагиваю, до боли сжимая перила, зажмуриваюсь. И все равно вижу ослепительную вспышку молнии. Такую же, как в ту ночь, когда мы попали в грозовой фронт. Кажется, с этого все началось. По крайней мере, так говорил следователь.
« – Вам очень повезло, понимаете? – звучит в голове хриплый бас моложавого следователя.
– Тринадцать переломов, разрывы внутренних органов, множественные повреждения лица. Да у меня его просто нет! Вы это называете везением?!
– Зато вы живы, в отличие от сотни тех, кто летел вместе с вами. И вы можете помочь выяснить, что произошло? Чтобы такое больше не повторилось.
– Как, если я ничего не помню?!»
И страх пронизывает точным разрядом, ослепляет, беспощадно швыряя в ту ночь. Теперь я помню. Огни посадочной полосы в иллюминаторе. Жуткий треск, рвущий барабанные перепонки. И боль. Везде. В каждой клетке тела. А потом крики. Много. И гром.
Закрываю руками уши, мысленно считаю до трех: раз, два, три… Новый раскат звенит