наследного принца Мекленбург-Шверинского [Фридриха-Франца III]. Эрцгерцог держит себя очень любезно.
11 июля. Четверг. Сегодня имел доклад в вагоне, на пути от Царского Села (Александровской станции) до Михайловского, куда государь ездил с эрцгерцогом поздравить великую княгиню Ольгу Федоровну с именинами. В Михайловском собралось многочисленное общество; нас угостили завтраком и отпустили.
14 июля. Воскресенье. В пятницу утром эрцгерцог Альбрехт прислал спросить, застанет ли он меня дома вечером, по возвращении из Кронштадта. Само собою разумеется, я ответил, что приеду к нему, и в десятом часу вечера явился в Зимний дворец. Эрцгерцог принял необыкновенно любезно, продержал часа два, и тут мы перебрали всевозможные вопросы по военной части. Я мог убедиться по его дельным замечаниям, что он основательно знаком с современными вопросами нашей военной администрации; вообще он отзывался очень лестно об успехах, замечаемых в нашей армии сравнительно с прежним временем, когда он был в первый раз в России (в 1839 году). Расстались мы очень дружелюбно.
Вчера, в субботу, на Александровской станции встречали императрицу, возвратившуюся из-за границы. После того я имел доклад у государя и между прочим представил записку по вопросу о дозволении военным носить бороду. Поводом к возбуждению этого вопроса послужил недавний случай с одним матросом из раскольников, который воспротивился бритью бороды. Подобные случаи неизбежно будут повторяться чаще прежнего при новом законе о воинской повинности, так как раскольники не будут уже иметь возможности откупаться от военной службы. Государь оставил записку у себя; любопытно знать, как взглянет он на этот вопрос!
На пути в Царское Село мне пришлось быть опять вдвоем с графом Шуваловым, и опять зашел разговор о смене графа Бобринского и назначении Посьета. По своему обыкновению, граф Шувалов говорил о государе не стесняясь; рассказывал разные случаи, вследствие которых граф Бобринский впал в немилость; приписывал смену уже не раздору и разномыслию с министром финансов, а тому, что граф Бобринский будто бы не хотел быть беспрекословным исполнителем желаний государя по выдаче некоторых железнодорожных концессий. [Еще в прошлом году был подобный случай по поводу концессии на Ландварово-Роменскую линию, а потом на Муромскую, которую государь обещал княгине Гагариной… Граф Шувалов подробно рассказывал этот последний случай так вероподобно, что нельзя усомниться в верности рассказа и остается только дивиться, как самодержавный повелитель 80 миллионов людей может до такой степени быть чуждым обыкновенным, самым элементарным началам честности и бескорыстия.
В то время как, с одной стороны, заботятся об установлении строжайшего контроля за каждой копейкой и с негодованием указывают на какого-нибудь бедного чиновника, обвиняемого или подозреваемого в обращении в свою пользу нескольких сотен или десятков казенных или чужих рублей, с другой стороны, с ведома высших властей и даже по высочайшей