Да и как ему понять? Разительное отличие наших семейств стало очевидно с первой же поездки к нему домой, в Новую Зеландию, на Южный остров, где мы праздновали Рождество. Родные Калеба оказались замечательными людьми, причем все: мама – педиатр, отец – плотник, оба преданы своей работе. У старшей сестры Калеба, Молли – холеной женщины и умнейшего адвоката, – была своя семья: добродушный приветливый муж и двое очаровательных розовощеких детей.
Перед знакомством с родными Калеба я нервничала, тем более оно пришлось на религиозный праздник. Я давно отреклась от организованной религии; убийство отца и уход матери в секту убедили меня, что никакого высшего замысла не существует, а милостивого Бога – и подавно. Перлманы же, наоборот, относились к рождению Иисуса Христа серьезно. Я с удивлением наблюдала, как Калеб, который на моей памяти ни разу не посещал церковь и часто ругал христианских священников в Африке, во время католической мессы выполнял все положенные ритуалы – встать-сесть-преклонить колени – и без запинки произносил молитвы. Я боялась, что ему будет стыдно за мое неверие, однако ни Калеба, ни его семью мой вялый атеизм, похоже, не волновал.
Лишь вечером, после того, как открыли третью бутылку вина и Молли четыре раза обыграла всех в рамми, я начала расслабляться – и тут же ощутила горькую печаль. У меня никогда не будет взрослых отношений с родителями. Отца отняли, когда я была еще подростком; мать нас бросила и четко дала понять, что лучше ее не разыскивать. Остаток праздника любые действия миссис Перлман, которые хоть чем-то напоминали мне о матери – выпечка печенья, декламирование стиха, определенный смех, – вызывали в моей душе смятение.
По пути домой, в Окленд, я едва не призналась. Я была в шаге от того, чтобы выложить Калебу все: о страшной гибели отца и мучительном угасании матери, даже о той боли, которую причинила мне Лани. Однако я вспомнила теплые объятия Калеба с родными, их неподдельную любовь друг к другу – и закрыла рот на замок. Он не поймет.
Наконец нас пустили в самолет. Мое место оказалось между мужчиной, который уже оккупировал общий подлокотник, и жизнерадостной молодой женщиной со слюнявой малышкой на руках. Я втиснулась в кресло и немедленно вступила в битву за свою долю подлокотника; мужчина с ворчанием уступил. Я застегнула ремень, а женщина протянула мне карточку с прикрепленным к ней миниатюрным мешочком из органзы, наполненным желейными драже.
«Здравствуйте! – поприветствовала карточка пухлыми розовыми буквами. – Меня зовут Рози, и я первый раз в самолете! Я жду полета с восторгом, но мне может стать страшно или некомфортно, и я могу заплакать. Я не хочу испортить вам полет! Надеюсь, вы любите такие драже!»
– Спасибо, – пробормотала я, изобразив на усталом, измученном лице некое подобие улыбки. – Желейные конфетки. Супер.
– Если вам не нравится этот вкус, у меня есть другие. – Женщина открыла сумочку и продемонстрировала целую коллекцию одинаковых карточек.
– Нравится, спасибо.
– Она летит первый раз, – продолжала соседка. – Мы направляемся