четыре тысячи верст; сколько жить им там назначено – пока неведомо; разлучать не будут, но только всю бумагу, чернила и перья отберут, чтобы никакой корешпонденции не вели и о себе никому вестей не подавали. При этих словах у Наташи потемнело в глазах, и больше она ничего не слыхала.
Очнулась она от резкого запаха: мадам держала у нее под носом флакон с солями, а Иван дул ей в лицо.
– Очнулась! Слава тебе господи! И кто меня только за язык тянул!
Наташа обвела взглядом полутемную карету, краешек предсумеречного неба за окошком – и все вспомнила. Из груди ее исторгся вопль, она забилась, сотрясаясь от рыданий, и завыла, словно по покойнику. А кому еще было оплакать ее, горемычную? Это ведь ее сейчас хоронили заживо, пропала она для всего света и для братьев и сестер своих сгинула, будто и нет ее вовсе!
Глава 8
Прохор, Столоп и Кувай остались ждать у околицы, а Тимошка Хлап пошел в село один. Хлап был ловок и везуч; куда хочешь без оглобель въедет и вывернется ужом. Люди ему почему-то верили – себе на беду. С Прохором же у них сразу установилась молчаливая взаимная неприязнь, которую чувствовали оба, несмотря на неперечливость Прохора и зубоскальство Хлапа. Тимошка был пригож лицом, улыбчив и расторопен, но Прохора коробило от его взгляда. Именно про таких говорят: «Глаза твои бесстыжие»; видно было, что Тимошка, если надо, мать свою продаст, а совести у него отродясь не было.
В ту ночь, когда люди Долгоруковых готовились отражать нападение разбойников, Прохор принял решение. В темноте спустился к реке, сложил одежу в пустой бочонок и, держась за него, поплыл на тот берег. Вода была студеной, аж дух захватывало; не чаял живым добраться, весь закоченел. Стуча зубами и коротко всхлипывая, он вслепую натянул на себя рубаху, порты и армяк, стал прыгать, хлопая себя руками, и кое-как согрелся. На том берегу горели костры, здесь же была непроглядная мгла – и никого. Дождавшись, когда глаза немного привыкнут к темноте, Прохор потихоньку пошел вперед, удаляясь от реки.
– А ну стой! – окликнули его. Прохор вздрогнул от неожиданности. – Кто таков?
– А ты кто таков, что я тебе должен сказываться? – сиплым голосом ответил он.
На него вдруг напрыгнули сзади двое, скрутили ему руки, связали и повели, пихая в спину и сквернословя. Путь показался Прохору долгим, и когда они, наконец, дошли до какой-то деревни, он совсем изнемог. Его впихнули в крайнюю избу, и он зажмурился от яркого света: во всех углах горели свечи, отражаясь в стеклянных штофах и начищенной медной посуде, стоявшей на столе. За столом сидели богато одетые люди и играли в карты.
– Вот, пошли по грибы, а нашли лукошко, – сказал тот, что привел Прохора, и вышел на свет. Это и был Хлап.
Один из сидевших за столом оказался атаманом по имени Федор Зима. У него были волосы до плеч, усы, но бритый подбородок, и он курил короткую глиняную трубку. Пристально взглянув на Прохора, он велел его развязать, а потом приказал отвечать без утайки, кто он, куда идет и зачем. Прохор сказал, что он беглый дворовый человек князя Долгорукова,