то верно, – согласился Буров, улыбаясь вдруг сам себе в темноте.
Прокаленный стужей январь близился к концу. И Покровский, и Магеллан уже знали, что им не придется встретиться на стыковке. Инженера Магеллана с прежнего участка переставили на десятую версту вести монтировку железнодорожной колеи на подступах к тоннелю. Участок работ чрезвычайно сложный по рельефу местности. Страшная кривая в полную петлю на три версты. К тому же поджимали сроки, пересмотренные Государственной Думой. Теперь здесь был необходим руководитель менее всего либеральный. Изо всех к таковым на дистанции пути относился именно Иосиф Магеллан.
Борис Васильевич Зеест считал, что настоящий период потребует и больших, чем планировалось, затрат. В рабочей силе недостатка не было. Людские резервы черпались за счет все новых партий арестантов, прибывающих с Усть-Кары и Раздольного. По весне, с началом судоходства, по Шилке начнут прибывать переселенцы с запада…
…Начальник охраны по участку ротмистр Муравьев очень резко, на повышенных тонах, отчитал хорунжего Микеладзе, пригрозив домашним арестом за халатное отношение к служебным обязанностям. Это в лучшем случае. В худшем ротмистр обещал написать рапорт в Нерчинское управление.
– Да я вас! – кричал Муравьев, размахивая перед опухшей физиономией хорунжего шерстяной перчаткой. – Немедленно! С конно-разъездным конвоем! В Раздольное!!
Обложив напоследок все и вся страшными матерными словами, ротмистр ускакал на тоннель, чтобы лично проверить охранную службу горе-командира.
Микеладзе, чрезвычайно разобиженный на «муравья», вернулся в казачье зимовье. Стукнув доской, достал откуда-то припрятанную недопитую бутылку.
– Ваш благородь! – в узкую дверь зимовья протиснулся здоровенный казак в лохматой папахе.
– Ппо-шел вон! – оскалился хорунжий, не успев закусить крепкий спирт горстью квашеной капусты из миски на столе. – Без дозволенья не входить!! – звонкий с акцентом голос рвался из зимовья.
Казаки, столпившись на улице, недоуменно развели руками. Пойми, мол, этих благородь-командиров. Один только что распекал за худую службу, веля за арестантами ехать, на ночь глядя. Другой, укрывшись в зимовье, пьет вмертвую. Сейчас опять нарежется, хоть выжимай, а их, бесхозных, закинут снова в караул на тоннель. Дюже не любят казачки этот промороженный громадный коридор, вырубленный в сопке. Сильно пугали гранитные черные своды. Так и чудится, что рухнет, как отойдешь от входа вглубь. Боязно далеко заходить. Уж больно там не по себе становилось. Попадая под своды, некоторые казаки снимали папахи и крестились.
– Ваш благородь?! – нараспев повторял тучный бородатый казак, наклоняясь ухом к двери и слегка постукивая кулачищем в доску.
– Кому сказано? Вон!! – грозно раздалось изнутри. – Зарублю! – люто орал хорунжий.
Подчиненные переглянулись. Вести дальнейшие переговоры бесполезно. Муравьев вообще куда-то сгинул на своем горячем Воронке. Гражданским начальникам