мог и другой человек. А обглодать останки – собака. Похоже, сомнения отразились у меня на лице. Потому он продолжил:
– Неживых в квартирах много. За стеной. В холодных государствах. В пустошах. Люди засыпают и не просыпаются. От холода. Или от болезней. А звери таких не трогают. Замерзшее тело не прогрызть. Но самое страшное – не невры. А козлоногие. Их я тоже не видел. Но видел тех, кто видел. На юге есть один мужик по кличке Двухвостый Барсук. Он единственный, кто однажды убил козлоногого. А так – каждый второй раскуроченный караван, и козлиные следы вокруг. Кто убежал или выжил, все говорят про хрюканье. Некоторые и про свиные рыла добавляют. Свиные. Вот такой Западный фронт, Книжник.
Он забросил винтовку за спину и собрался выходить.
– Слушайте, я хотел еще один вопрос задать. Вот если бы я вдруг собрался пойти на юг. Нужно мне… Что бы вы посоветовали? Так, в целом?
– Посоветовал бы этого не делать. – Шахтер тяжелым взглядом просканировал мою фигуру. – Но если очень надо – одеться потеплей. Взять цинка. Взять оружие. Еду и питье можно не брать. За стеной этого больше, чем тут. Зайти к Кочегару в Котельную. У него есть большая карта. Еще с тех времен. Он тоже хотел куда-то податься. Заказал ее мне. Я таскался с ней, наносил то, что видел. Там и Город Света обозначен, и железная дорога, и всё. Получил, расплатился. Много она ему стоила. Пятьдесят цинкарей. Но потом у него что-то с коленом случилось. Не пошел. Карта у него.
Он кивнул на прощание. Закрывая дверь, повернулся ко мне:
– И книги городу передай, если пойдешь. Не хочу твою квартиру втихую дербанить, когда ты исчезнешь.
После Шахтера зашла Торговка с рынка, тоже постоянная клиентка. Тот случай, когда цинка много, но чего-то не хватает. Добрые глаза, умное лицо. Дети и муж остались в Крыму, когда солнце не взошло. Сначала просила сентиментальную литературу, потом сделалась ироничной и стала углубляться в философию. Начинала с Платона и через франкфуртскую школу дошла до постструктурализма. Хотела и дальше, но «дальше» кончилось. Я слышал, как, продавая моченый чеснок, она ловко задвигала про воображаемое у Лакана. Кажется, это последнее применение философии в нашем мире, где даже бумажным деньгам люди перестали доверять. Сейчас она вернула «Куклу и карлика» Жижека. Вернула со сдержанным выражением лица. Попросила что-нибудь «умное», но чтобы там было «про человека и его жизнь».
Я дал ей «Письма к Луцилию» Сенеки со словами: «Этот человек первым признал, что “ночь проявляет наши проблемы, а не скрывает их”». А потом извинился за Жижека и вернул цинк, заплаченный за него. В будущем нужно будет придерживаться античности: все сказанное тогда остается актуальным и после того, как погасли киноэкраны.
– Сейчас на проспекте Свободы начинается парад. Я как раз по чистой случайности туда направляюсь. Не хотите составить компанию? – спросила она меня будничным тоном, как интеллектуал интеллектуала.
– Я не люблю большие сборища людей. Не люблю оружие. Тем более не люблю большие сборища людей, которые пришли поглазеть на